Монументальная пропаганда - [60]

— Ой, мама! — поморщился Марат. — Да когда я там буду! Оно быстрей по почте дойдет.

— Ты что! Ты разве не понимаешь? — спросила она шепотом и оглянулась на дверь.

Он тоже оглянулся и посмотрел на нее.

— Чего не понимаю?

— За мной следят, — продолжила она нервно. — За каждым шагом. С врагами народа чикаются, а за мной, коммунисткой, партизанкой, устроили плотную слежку. Письма перехватывают. А я обязана. И они там, наверху, должны знать мнение рядовых коммунистов.

— Ты насчет этого истукана? — спросил Марат и мотнул головой в сторону гостиной.

Если б Марат знал, что он наделал своими словами! Сердце Аглаи заколотилось неистово.

— Что? — спросила она потрясенно. — Ты сказал: истукан? Ты товарища Сталина назвал истуканом?

— Мамочка! — испугался Марат.

— Аглая Степановна, — вмешалась Зоя. — Он же не про Сталина. Он про скульптуру. Она ведь, правда, какая-то странная…

— Молчать! — рявкнула Аглая, как рявкала, допрашивая немецкого полицая или проворовавшегося председателя.

— Мамочка, ну ты что? — попытался успокоить ее Марат. Он даже протянул к ней руки, чтобы обнять ее. — Я же не про самого Сталина, а про эту дурацкую скульптуру. Это же не человек, а идол…

— Ах идол! — вспыхнула Аглая. — Ты смеешь!.. Убери руки!.. Ты смеешь так про самого дорогого мне человека…

— Мамочка! — очередной раз воззвал к ней Марат.

— Я тебе не мамочка! — закричала она. — И ты мне не сын! Убирайтесь оба к чертовой матери и чтобы я вас больше не видела!

— Мам… — забормотал Марат. — Ну, я прямо не знаю, ну ты как-то…

— Вон! — сказала Аглая и толкнула его в грудь.

Зоя выскочила на площадку. Марат повернулся за ней.

— Вон! — повторила Аглая и толкнула его в спину.

После чего захлопнула дверь, повернула в скважине ключ и вошла в гостиную, готовая разрыдаться. Но случайно глянула на статую и остолбенела. Сталин смотрел на нее так выразительно, что она без труда прочла в его глазах полное одобрение ее мужественному поступку.

Глава 6

Мы никак не можем упустить из виду одно важное событие, случившееся в Долгове в конце лета 1969 года. Георгий Жуков и его жена Елизавета, решив отметить пятилетие сына Вани, купили у проводника с проходящего поезда канистру польского спирта, назвали гостей. Спирт оказался метиловым, сами Жуковы оба померли, один из гостей последовал их примеру, и еще трое ослепли.

Дворничиха Валентина неделю выла по единственному сыну, руки на себя наложить хотела, но потом поняла, что не имеет права, должна жить ради внука Ваньки.

А в остальном год был хороший.

В «Долговской правде» появилась статья: «Верность». Написана она была давно. Еще в начале шестьдесят пятого года к Аглае приходил корреспондент. Задал ей кучу вопросов. И вскоре написал статью, но тогда света она не увидела. Аглая слышала, что в газете материал время от времени вынимали из редакционного портфеля, готовили к печати, но каждый раз в последний момент решали, что пока не время. И вот, видимо, время все-таки наступило. Статья получилась большая, на два подвала. В ней рассказывалась вся героическая биография Аглаи Ревкиной, кое-где, правду сказать, приукрашенная. Говорилось о твердости ее убеждений. Об испытаниях и гонениях, через которые она пронесла верность своим идеалам, партии, революции и государству. И подробнейшим образом был описан главный подвиг ее жизни: сохранение ценного памятника, шедевра монументальной пропаганды. Была выражена надежда, что недолог день, когда шедевр займет место на ожидающем его пьедестале.

Вряд ли следует считать случайным совпадением тот факт, что на другой день после выхода статьи к Аглае прискакал (на своих двоих) нарочный с короткой запиской: «Уважаемая Аглая Степановна! Прошу срочно зайти в райком. Поросянинов».

Ей очень хотелось через нарочного отправить отправителя куда подальше, но любопытство пересилило.

Собираясь в райком, думала, не надеть ли гимнастерку с орденами, но решила, что сейчас это будет как-то уж слишком. Нарядилась в темно-синий костюм, под ним белая кофточка, на пиджаке орденские планки и университетский значок, выданный за учебу на каких-то партийных курсах.

Бывший ее кабинет выглядел не так скромно, как когда-то при ней: стол и шкаф новые, из карельской березы, тяжелая бронзовая люстра с какими-то купидонами, мягкий кожаный диван, два кожаных кресла, низкий столик с журналами «Огонек» и «Работница», а над головой Поросянинова портреты: Ленин и Брежнев.

— Здравствуй, Аглая Степановна! — радостно приветствовал ее Поросянинов.

Он вылез из-за стола, пошел к ней навстречу и даже раскинул руки для предполагаемого объятия, но забыл, с кем имеет дело. Она пробормотала невнятное «здрст» и от объятия отстранилась. Он был сообразительный, не настаивал, показал ей на одно из кресел, а сам опустился в другое. Помолчал, словно не придумал, с чего приступить к разговору, усмехнулся и сказал, глядя глаза в глаза:

— Ну вот. Начнем с того, что старое поминать не будем. Ты пострадала за свою принципиальность, это понято и принято во внимание. Есть мнение, что некоторые перегибы пора исправлять, поэтому сообщаю: решение об исключении тебя из рядов отменено. Стаж остается непрерывный, на учет пока можешь стать по месту жительства, а потом разберемся. По этому пункту вопросы есть?