Монтайю, окситанская деревня (1294-1324) - [243]

Интервью с Ж. Ле Гоффом // Мировое древо [Arbor mundi]. M., 1993. Вып. 2. С. 163). Э. Ле Руа Ладюри имеет в виду не застой, но способность равновесной динамической исторической системы компенсировать даже чудовищные флуктуации: «хиросимская модель», повторяет он оценку Ги Буа масштабов иных средневековых потрясений (Le Roy Ladurie E. Le territoire de l’historien. Vol. II. P. 20). Он не закрывает глаза на эпохальные новации (теория Ньютона, паровая машина Папена), социальные сдвиги, урбанизацию, коммерциализацию, рост грамотности и рационализма. Но все это, вплоть до эпохи Просвещения, не достигает «критической массы». «Ящик Пандоры», по выражению Э. Ле Руа Ладюри, откроется позже, за хронологической гранью «квазистабильной системы» Старого порядка (Ibid. Р. 31—32). И наступит то самое хаотичное состояние, когда, по Пригожину, даже «небольшая флуктуация может послужить началом эволюции в совершенно новом направлении, которое резко изменит все поведение макроскопической системы» (Пригожин И., Стенгерс И. Указ. соч. С. 56).

Книга об окситанской деревне Монтайю освещает самое начало «неподвижной истории». Ответ на вопрос, в чем же все-таки проявился сдвиг, позволяющий говорить, что именно в это время утвердился так называемый Старый порядок (иными словами, «квазистабильная система»), отнюдь не лежит на поверхности. Статистическое совпадение суммарных демографических показателей (примерно 20 млн. жителей) в масштабах французского «гексагона» в начале XIV и в начале XVIII веков, разумеется, примечательно, но само по себе еще ничего не доказывает. Исследование Э. Ле Руа Ладюри, однако, вполне позволяет приблизиться к ответу.

Ни у современников Жака Фурнье, ни у нынешнего историка ситуация начала XIV века никак не вызывает ощущения демографической стабилизации. Исследователи, на которых ссылается автор «Монтайю», убедительно доказали некоторую перенаселенность Окситании в те времена. С другой стороны, это был канун катастрофических демографических потрясений («хиросимская модель»), в результате которых население Монтайю и всего Юга сократится к концу XIV века более, чем вдвое.

Трудно увязать с конкретным историческим моментом и какой-либо заметный сдвиг в отношениях человека с природным ландшафтом, который позволял бы констатировать установление экологического равновесия.

Никак не очевидны сколь-нибудь существенные изменения в технике и технологии сельскохозяйственного производства по сравнению с предшествующими веками хаоса. Тем более в пиренейском отгонном овцеводстве. И сам способ производства, основанный на «системе домашних хозяйств» (Э. Ле Руа Ладюри использует описательную модель А. В. Чаянова), унаследован от предшествующих эпох.

Единственный очевидный признак, отличающий, если так можно выразиться, новую систему Старого порядка от предшествующего состояния, как подчеркивает Э. Ле Руа Ладюри в последней главе книги, имеет абсолютно нематериальное свойство и заключается в ментальном сдвиге. Третье поколение Школы «Анналов», не отрываясь, но дистанцируясь от поколения Ф. Броделя и Э. Лабрусса, предприняло попытку, в соответствии с известной формулой Мишеля Вовеля, подняться в исследовании исторического процесса «из подвала на чердак» (Гуревич А. Я. О кризисе современной исторической науки // Вопросы истории. 1991. № 2/3. С. 34), то есть от социально-экономической основы к «культурной» поверхности, сделав своей главной темой менталитет как некое единство сознательного и подсознательного, определяющее социальное поведение человека. Не вдаваясь в глубины неисчерпаемой темы менталитета, возьмем на пробу одну лишь каплю, памятуя, что без нее, возможно, не составился бы тот колдовской эликсир, с помощью которого историк поднял из праха еретический приход начала XIV века.

Задолго до завершения работы над «Монтайю» Э. Ле Руа Ладюри заинтересовался историческими переменами отношения человека к смерти, причем не столько в великих умах (Паскаль, Монтень, Боссюэ...), сколько на уровне анонимной толпы. «Ибо средний человек — это и есть, в конечном счете, человек исторический», — скажет он в сообщении «Новая история смерти» на годичном (1972) собрании католической интеллигенции в Париже (Le Roy Ladurie E. Le territoire de l’historien. Vol. I. P. 393—403). Отталкиваясь от близких ему по стилю исследований П. Шоню, Ф. Лебрена, М. Вовеля, нащупавших при анализе источников XVII — XVIII веков нарастание безразличного отношения к смерти и проблеме спасения души на исходе Старого порядка, Э. Ле Руа Ладюри ограничился тогда чисто историографической констатацией, что на смену прежней истории, концентрирующейся на вопросах экономического роста и спада, идет «новая история», уделяющая внимание «серийному образу смерти в культуре», поскольку «история — это не только рефлексия о жизни, но и медитация о смерти» (Ibid. Р. 402). Иными словами, медитация о жизни, присущая человеку историческому периодов диссипативных (хаотических, разогретых), сменяется медитацией о смерти, свойственной периодам равновесного состояния динамической системы. Дело отнюдь не в каком-то особо мрачном мировидении человека «осени Средневековья». Напротив, превращение смерти в «главнейший полюс мотивации» есть признак укрепления уверенности в прочности земного существования. Даже, иной раз, признак счастья, следы чего можно найти в главе «Пастушеский менталитет» настоящей книги: «Пьер Мори — счастливый пастух. Благодаря ему, перелистывая старые тексты Жака Фурнье, я обнаружил в народной среде призрачный образ своеобразного счастья времен Старого порядка». Счастье Пьера Мори и ему подобных состоит в том, что нет заботы о выживании, не приводит в отчаяние утрата имущества, денег... Есть уверенность, что упущенное всегда можно наверстать. Складывается впечатление, что по крайней мере применительно к христианскому европейскому миру признаком перехода социальных структур от хаотического состояния к упорядоченному выступает замещение озабоченности жизнью на озабоченность смертью. Для крестьян Монтайю оплотом уверенности в прочности земного существования служит дом