Монстры - [162]

Ему не раз приходилось наблюдать, как селки выбрасывались на берег. Они катались там и кричали от боли, раздирая тело, чтобы избавиться от морской оболочки. Они были гораздо безобразнее тюленей, а их человеческие фигуры, упакованные в тонкую медузообразную оболочку, изгибались и распирали эту плоть, диковинную, отвратительную добычу, бившуюся в серо-голубом желудке самой селки. Потому что именно на него она и была похожа — на желудок со странным, уродливым человеческим лицом и спутанными прядями волос, висевшими вдоль вздутого тела.

Однако Питерсон знал, что они были хорошими пловчихами. Однажды он видел, как Селка плясала на лунной дорожке, она прыгала выше любого дельфина из тех, которых ему доводилось видеть. Он знал, что это был ритуальный танец, но никогда не понимал значения пляски на хвостовом плавнике и мастерски исполняемых прыжков и ныряний.

— Сиэла, — повторил он, и селки следом произнесла: «Питерсон».

— А-а. Так ты меня знаешь.

Сиэла рассмеялась.

— Это Селка сказала тебе. Где Селка? Почему она не пришла?

Новенькая, Сиэла, бросилась к двери и нырнула в холодную шотландскую ночь. Питерсон погнался за ней, задел головой о притолоку и громко выругался. Хрупкая фигурка стояла, ссутулившись, в нескольких ярдах от хижины. Селки отвернулась от мужчины и, похоже, тряслась.

Питерсон приблизился, но стоило ему прикоснуться к ее сухой прохладной коже, как женщина метнулась в дом. Ветер крепчал, на берег с шумом накатывали волны прибоя. Быстро темнело, но Питерсон знал, что, включив свет, причинит страдания этому существу, которое только что освободилось от своей оболочки.

Сиэла забилась в угол, глаза у нее были широко раскрыты, рот крепко сжат. Она обхватила себя руками, перед ней лежала развернутая влажная морская кожа. Селки казалась расстроенной, однако не спешила в нее облачаться.

— Ты боишься? — спросил Питерсон.

Сиэла стучала зубами и не отвечала.

— Я скучаю по Селке, — признался он. — Пожалуйста, скажи мне, почему она не приходит.

Селки подтянула к себе кожу и нащупала предназначавшееся для лица место с более тонким слоем жира. Развернув кожу, она натянула ее на голову, вскрикивая оттого, что в ее плоть начала проникать морская оболочка, которая и сама при этом обновлялась. Питерсон был поражен, увидев, какие страдания отражались на обезображенном лице новенькой, когда она, задыхаясь от боли и уставившись остекленевшими глазами в темноту, глотала ртом воздух.

— Я больше не буду расспрашивать тебя о Селке. Пойдем в постель. Пойдем? Ты успокоишься. Тебе будет приятно. Селка любила мои прикосновения. Ей нравилось чувствовать меня внутри себя. Она всегда это говорила. Ложись в постель.

Селки перестала рыдать и стянула с головы маску. После того как Питерсон с полчаса спокойно пролежал на своей жесткой кровати, женщина пришла к нему, прижалась всем телом, потом, свернувшись калачиком, принялась гладить рукой волосы у него на лобке. Она запускала пальцы в их жесткое сплетение, обнаружив при этом необычайно уверенную, вызывавшую боль хватку. Если бы ей захотелось любить его, он был к этому готов, но она всю ночь провела в полудреме и непрерывно дрожала, а на рассвете крепко уснула. Рот у нее приоткрылся, из-под серебристых острых зубов пробивался запах моллюсков. Сиэла чуть слышно пела во сне, она пела свои песни о беге по волнам точно так же, как это делала Селка. Она пела об этом острове…

Селка рассказывала Питерсону, что ее сородичи попали на этот остров задолго до того, как там затонуло парусное судно. Из ее краткого описания — всего, что смог извлечь из глубины веков фольклор селки — Питерсон сделал вывод, что это судно могло быть одной из галер воинственных викингов, которая разбилась о скалы в конце долгого североатлантического похода. После того случая на остров пришли селки. За прошедшие столетия они выродились, хотя шкуры двух из них сохранились на мрачном рифе, холодные, но еще живые.

Затем нырнул в глубину бомбардировщик «Ланкастер». Как всегда привлеченные останками людей, селки вернулись к острову и в изобилии там расплодились. Питерсон помнил, как наблюдал за их морской пляской, когда занимался перестройкой этого заброшенного дома, соединяя воедино куски металла и брезента, которые море выбрасывало на берег в первые несколько месяцев после катастрофы. Самолет стал усыпальницей для погибших летчиков, и Селка всегда приносила ему из глубины какой-нибудь подарок — то кусок обшивки, то кожи, то ремни безопасности. В результате своих набегов на материк он обзавелся ковриками, стульями и запасом продуктов, благодаря чему жизнь на этом отдаленном клочке каменистого острова стала терпимой, а хижина обрела уют.

Сразу после рассвета на побережье пролился освежающий дождик. Он разрисовывал пунктиром набухший океан и струйками сбегал с темного гранитного массива, который высился над прибрежной полосой. Нанеся на тело тонкий слой животного жира и надев защитные очки, Питерсон подошел к морю и нырнул. Он чуть не завопил от шока, когда его тело атаковал холод, но потом согрелся, продвигаясь мощными гребками от острова к глубокой впадине, где любила плавать Селка перед тем, как выброситься на берег. Море было серым, мрачным, но, вглядываясь в его холодную толщу, он различал в ней рыб и тени более крупных, более темных существ. Они двигались вблизи отвесного утеса, который вдавался в глубоководье, туда, где рядом с остовом военного самолета жили селки.