Моногамия - [206]

— Я не придумал ничего лучше, как спросить совета у Марии, ведь она была женщиной и почти такого же возраста, мне нужно было знать, как это делается, как уйти и не ранить, не причинить боль. Но совета мне никто не дал. Мария пришла в бешенство, она угрожала, жёстко. Вследствие своей юности и неопытности, я и не подозревал, что то, что мы делали это по обоюдному согласию, не имело никакого значения, мой малолетний возраст ложился на плечи хрупкой Офелии тяжким грузом уголовной ответственности. Её образ слабой, уязвимой в холодных и жестоких казематах окончательно сломил меня. Я пошёл к ней и сказал правду, что не могу любить её, что спросил совета сестры и тем самым поставил её под угрозу, что если мы не прекратим встречаться, ей грозит опасность. Она выслушала меня спокойно, потом очень грустно сказала то, что отпечаталось в моём сознании незыблемо, на всю оставшуюся жизнь: «Алекс, ты не знаешь сам, как ты прекрасен, твоя красота необыкновенна, и внешняя и внутренняя, но то какой ты снаружи сводит с ума, лишает воли и покоя. Это, несомненно, дар редкий, волнующий, и ты должен дарить свою красоту всем, кто пожелает этого, как музыкант свою музыку, как художник дарит свои образы, как поэт свои словесные формы и строки… Не жалей себя ни для кого, не обделяй тех, кто итак обделён, будь добрым, человечным, открытым, люби много, так много как сможешь, делай женщин счастливыми, ведь ты можешь это, я знаю!» Эти её слова, возможно так и остались бы словами, если бы не то, что произошло потом. Она покончила с собой в тот же день, и не самым лиричным способом — она повесилась. Я не думаю, и никогда не думал, что она желала мне зла, но не желая этого, она сделала меня рабом своей боли. Её слова стали для меня напутствием, я следовал им отчаянно, не жалел ничего, как она и просила. У меня было много женщин, очень много. Так много, что ты и представить себе не можешь: взрослых, юных, красивых и не слишком, умных и глупых, сильных, слабых, смелых, скромных, белых, чёрных, каких угодно, все кто хотел меня — получали без лишних вопросов.

Наконец, он впервые посмотрел мне в глаза, затаившись в неимоверном напряжении, ему нужно было знать, как я приму это признание, как оно изменит меня, нас. Но оно не сделало со мной ничего плохого, к счастью. Я догадывалась в целом, что то, что изменило его, было чем-то чудовищным, но я не знала, что в основе всей этой трагедии лежало такое сильное чувство правильной, но слабой женщины, допустившей ошибку, позволив себе увлечься настолько красивой душой и невольно искалечить её. Я в очередной раз убедилась в том, что всё, что делал Алекс, что он творил, свершал, чего добивался, в чём жестоко ошибался, всё это было пронизано одним и тем же стремлением — делать людей счастливыми. В этом стремлении он не заметил сам, как потерял себя, как навредил себе, сделавшись порочным, распущенным и уязвимым, болезненно ранимым, переполненным ненависти к своему такому совершенному телу, к самому себе.

— Алекс, там, на видео, это до всех этих событий, или после?

— До.

— Это заметно.

— Да, я стал другим потом. Совершенно. Стал взрослым.

Я обняла его, поцеловала в висок и сказала:

— Спасибо, что рассказал, но я догадывалась, можно сказать знала в общих чертах, сложила паззл из твоих «особенностей», но теперь я знаю точно, что произошло, что сделало тебя таким. И знаешь что?

— Что?

— Я люблю тебя! — я прошептала ему это на ухо тихо, но вложив всю свою нежность, чувственность, душевность. Мне было важно, чтобы его признание, буквально вытребованное мной, не отдалило его, не сломало, не причинило ему боли, не сделало неуверенным или уязвимым передо мной. Я не хотела этого, мне нужно было только познать его целиком, не складывать картины из оборванных кусочков, а знать чётко, кто он на самом деле, что сделало его таким, предвидеть, что будет с ним в будущем, ведь он — мой выбор, он тот, кому я отдаю себя, свою жизнь, свои чувства, глубокие, сильные, опасные.

Поцелуй смерти изменил меня в корне, он вылечил многие мои хронические хвори. Прежде всего, конечно, избавил от депрессивной хандры по поводу предательства и жестокости Алекса, от страха перед его потенциальной изменой, от недостатка доверия, от ужаса, что когда-нибудь он всё-таки разлюбит меня, и тогда исчезнет из моей жизни уже навсегда. Но, самое главное, он окончательно, на всю оставшуюся жизнь, вытравил червь самокритики и самоуничижения.

Я осознала, как ничтожны, как мелочны были мои переживания, страхи, боли, тревоги, как глупо я растратила свою жизнь на них, как бездарно и безответственно однажды едва не лишила себя её…

Я поняла впервые, как много прекрасного и неповторимого было в моей жизни: мои дети, мои родители, Алекс и его невероятное чувство, тёплое лазурное море в Испании, Канадская осень, шоколад, музыка, Новый Год, Рождество, новые наряды, мои успехи, успехи детей, тёплый ветер, играющий прядями моих волос, катание на яхте, объятия и поцелуи любимого человека…

Так отчаянно ощущаешь остроту и вкус жизни тогда только, когда тебя лишают её против твоей воли, внезапно, неосторожно приблизив тебя к самому краю того, откуда возврата уже нет.