Моногамия - [134]

А потом случилось нечто невообразимое — первое кормление. Невообразимое не для меня, для Алекса. Когда он увидел, как я прикладываю новорожденную дочь к груди, он буквально обомлел…

— Что ты делаешь?

— Собираюсь накормить ребёнка.

— Я думал, сейчас это делают только при помощи бутылок!

— Ты заблуждался. Из бутылок едят те дети, у чьих матерей нет молока.

— А у тебя есть?

— Конечно. И предостаточно.

В его глазах искреннее удивление и недоверие, он до последнего не верил, что это возможно, но когда увидел, как Лурдес, родившаяся совершено здоровой, крупной и оттого голодной, жадно сосёт, издавая сладкие чмокающие звуки, его лицо преобразилось… Такого выражения я не видела у него ни разу, казалось он совершил неожиданно для себя невероятное открытие: женская грудь предназначена вовсе не для мужских услад, а для вскармливания их чад… И тогда только его глаза загорелись, он приблизился максимально, буквально засунув своё лицо между моим и мордашкой Лурдес и смотрел, смотрел долго и не отрываясь. Когда он поднял, наконец, свои глаза на меня, я увидела в них сияющую очарованность…

— Это самое красивое, что мне довелось видеть в жизни! — прошептал он, буквально захлёбываясь от эмоций и переполнявшего его счастья.

С этого момента у него появилось ОСОБОЕ отношение к моей груди, он смотрел на неё иначе, с особым трепетом, он иначе ласкал её, когда мы занимались любовью, с особенной нежностью, хотя её и до этого было хоть отбавляй. У меня было уже чувство, что я ношу нечто, приравненное к церковному алтарю. Ни одно кормление Лурдес не обходилось без папочки, если он был дома, конечно. Ему не надоело наблюдать за этим до самого конца, пока Лурдес не исполнился год, и я не отлучила её от груди, чему мой муж очень противился, доказывая, что кормление до двух лет рекомендовано ВОЗ, и что я лишаю Лурдес многих и многих преимуществ… Но, все мои дети едят меня только до года и точка. Лурдес не исключение.

Жизнь шла своим чередом, неумолимо катила и катила свое колесо. Мы проживали наши будни родителей, в чьём гнезде появился новорожденный. Было нелегко, дочь родилась плаксивой, плохо спала, не покидала наших рук. Алекс ночи напролёт убаюкивал её на крытой террасе, а утром, почти не поспав, уезжал в свой офис. Днём я сменяла его, и у меня в отличие от него, была няня, которая подменяла меня. Спустя шесть месяцев наступило долгожданное облегчение, и я злорадно спросила у мужа:

— Ну как, вкусил ты от этого пирога счастья под названием «Дети»?

— Вкусил, но не наелся! — ответил он как всегда со своей лучезарной улыбкой.

Хитрец, подумала я. Мне очень хотелось строго отрезать, что я больше не хочу детей, хватит с меня и нет больше моих сил, но подумала, что, пожалуй, надо быть поумнее.

Потом Лурдес заболела, мы умудрились летом простудить её, и я впервые увидела, как Алекс сходит с ума не по мне. Я всерьёз больше за него переживала, объясняя, что это обязательная партия любой детское оперы, и что таких будет ещё огого сколько, и что так переживать не стоит, что всё обойдётся, дети болеют и выздоравливают в основном… ну почти всегда. Алекс сказал:

— Я не знал, что это так больно!

Я вспомнила про онкобольных детей, о которых Мария рассказывала мне, и подумала, что он всё-таки знал. Я точно решила тогда больше не рожать ему.

Глава 23. Николь

У меня есть двоюродная сестра Николь, личность по всем параметрам незаурядная, но не слившаяся со мной в экстазе взаимопонимания и притяжения. В детстве мы много времени проводили вместе, потому что Николь с Генрихом отцовский брат Михаил каждый год привозил в солнечную Молдавию греть детские косточки после лютых Новосибирских морозов и сумасшедших ветров. Генрих старше меня на год, Николь младше на четыре года. С самого начала отношения с ними у меня не задались: Генрих был абсолютным и полным придурком, доставая меня своей просьбой показать… то самое место, пока однажды я не пообещала ему, что покажу, но только после него. Он согласился, а я дёрнула его за то самое место со всей дури и убежала с громким смехом. Потом долго мыла руки и гордилась собой. С того момента у нас с двоюродным братцем началась открытая конфронтация: мы ссорились, подначивали друг друга и оскорбляли, дрались каждый день, из-за чего мать Генриха и Николь, которая отдыхала «на юге» в деревне Одесской области вместе со своими детьми, буквально сживала меня со свету. Если бы не бабушка, она бы, наверное, съела меня совсем. Моей старшей сестре Кире повезло больше — она влюбилась в мальчика и встречалась с ним, из-за чего наши родители, относившиеся с уважением к первому чувству старшей дочери, позволяли ей проводить лето в Кишинёве, а меня безжалостно отправляли «на воздух и фрукты». В общем, каждое лето я проживала в осином гнезде. Выживала, как могла. Закалила характер и нарастила мышечную массу настолько, что смогла однажды даже дать отпор Генриху, который попытался изнасиловать меня в 15 лет, но вместо сомнительного удовольствия получил яростный удар в пах, да такой, что у него даже в глазах потемнело. С того момента он перестал трогать меня вообще, сосредоточившись на деревенских девчонках, а потом как-то годы спустя, будучи уже взрослым и женатым, на свадьбе Киры он извинился «за тот случай» и признался, что даже был влюблён.