Монгол - [6]

Сестра ничего не ответила, продолжая метать гневные взгляды. Она была возмущена сказанным, но ничего не могла возразить.

Кюрелен улыбнулся и вздохнул. Увидев на резном табурете из тикового дерева серебряную чашу, полную сладостей и фиников, он стал жадно поедать их, громко обсасывая липкие косточки, выплевывая их на ковер и смачно облизывая от удовольствия губы. Сестра не сводила с него глаз, ей стало не по себе.

— Не дури, Оэлун, — сказал Кюрелен, вытерев сладкие губы грязным рукавом.

— Ты — трус, Кюрелен! — бросила ему в лицо Оэлун.

От неожиданности он перестал улыбаться, не зная, следует ему возмущаться или удивляться словами сестры.

— Почему? Потому что я — калека и живу один? Потому что не стал драться с твоим мужем? Потому что я не пожелал погибнуть от копья или кинжала? Или делать другую глупость? — наконец спросил он.

— Кюрелен, тебе не известно слово «честь»? — произнесла она, с презрением глядя на него.

— Честь? — Он расхохотался и начал покачиваться, сидя на сундуке.

Кюрелен корчился от смеха. Оэлун не могла понять причины его смеха и от злости раскраснелась. Чем больше он смеялся, тем больше она злилась.

Наконец он немного успокоился, потряс головой и вытер выступившие от смеха слезы.

— Мне, Кюрелену, дорога жизнь. Если бы я умер, ты все равно оставалась бы у Есугея. Правда, тогда ты могла бы гордиться моей «честной и благородной» смертью, и, возможно, мысль об этом тешила бы твое самолюбие. Я ошибся в тебе, Оэлун! Ты — просто дура!

Калека поднялся с сундука, поправил шерстяной длиннополый халат и спрятал руки в широких рукавах. Высокий мужчина с уродливой фигурой стоял у ложа роженицы. На темном лице мелькнула улыбка, сверкнули белые зубы, в глазах плясали насмешливые огоньки. Склонив голову, он двинулся к выходу.

Она смотрела ему вслед, пока брат не коснулся полога, закрывавшего вход, и тут прерывающимся голосом вскрикнула:

— Кюрелен, брат мой, не покидай меня!

Он остановился, стоя к ней спиной. Оэлун с трудом поднялась с ложа, застонала и, покачиваясь, придерживая обеими руками живот, двинулась к брату. Кюрелен повернулся и заключил Оэлун в объятия. Он прижимал к себе сестру, которая, дрожа всем телом, рыдала. Черные длинные шелковистые волосы упали ему на грудь, голова сестры прижималась к его груди. Кюрелен поцеловал сестру в макушку и крепко обнял за плечи. Он улыбался, но в глазах застыло страдание и любовь. Таких чувств никто прежде не видел на лице Кюрелена.

— Я никогда тебя не покидал, Оэлун, — нежно шептал он. — Во всем мире я люблю только тебя одну.

— Я тоже, — рыдала женщина. — Люблю только тебя.

Кюрелен был сильным человеком, несмотря на изуродованное тело. Он поднял женщину, отнес ее на ложе и аккуратно опустил на шелк, его застилавший.

Кюрелен убрал длинные волосы красавицы с ее мокрого от слез лица, а потом прикрыл ноги сестры накидкой из меха красной лисы. Оэлун не сводила с него обожающих влажных глаз, а он сел рядом и взял ее красивую ладонь своей изуродованной рукой. Он улыбался сестре, но его улыбка была странной и горькой.

— В дурной день боги пожаловали нам одного и того же отца, — заметил Кюрелен.

Оэлун ничего не ответила, но прижалась бледной щекой к его руке. Кюрелен вздохнул и положил руку на голову сестры. Оба не двигались, и так продолжалось долгое время. Брат и сестра смотрели друг на друга, размышляли об одном и том же, но не могли свои мысли сказать вслух.

Ночные ветра разыгрались изо всей силы, под их порывами пол юрты начал дрожать, стены ходили ходуном. Ковры на полу шевелились, а их краски стали ярче, как будто они пробудились к жизни. Подпорки юрты дрожали и громко скрипели. Со свистом ветра смешивалось мычание и блеяние возбужденных животных. Вдали заржал конь, и ему ответил табун, возбужденный и испуганный. Но Кюрелен и Оэлун словно находились в собственном мире и не сводили друг с друга глаз.

Наконец Кюрелен осторожно вытащил руку из-под щеки Оэлун, и в этот момент у нее начались схватки.

— Все очень затянулось, — наморщив узкий лоб, высказал Кюрелен вслух свои мысли.

Оэлун тем временем обхватила руками огромный живот, прикусила губы, но не смогла сдержать стоны. Полог у юрты приоткрылся и внутрь заглянули испуганные служанки.

— Госпожа, шаман пришел, — сказала одна из женщин.

Кюрелен показал жестом, что шаман может войти. Через миг его враг, шаман, появился в юрте. Темное мрачное лицо его пылало ненавистью к калеке, нос напоминал клюв хищной птицы, а маленькие глазки свирепо сверкали.

— Сегодня нам понадобятся твои молитвы, — сказал Кюрелен спокойно и улыбнулся.

От шамана исходили волны черной ненависти, и он презрительно скривил тонкие губы. Худое лицо его было выразительным, и в глазах сверкали сила пустыни и дикие чувства степей, однако губы выдавали в нем хитрого и осторожного труса.

Он попытался не обращать внимания на Кюрелена, встал рядом с Оэлун и вновь поразился ее красоте. Он сразу прикрыл жадно загоревшиеся глаза, спрятал нервные руки в рукава серого шерстяного халата, склонил голову и начал тихо молиться. Кюрелен, сидя на сундуке, не сводил с него глаз, а хитрая улыбка на губах становилась все шире, заметив, что Оэлун смотрит на него, и подмигнул ей. Сестра попыталась сделать вид, что ее это возмутило, но невольно ответила ему ласковой улыбкой.