Монета встанет на ребро - [124]

– Еще и вредно, – неизменно вставлял он.

Я же только отшучивалась:

– Ну… Курить противно, пить опасно – так должна же быть у ведьмы хоть одна вредная привычка! А то в святые запишут – никакого спасения потом!

– Ты же и так Хранящая…

– Ага. И зело наивен тот, кто представляет меня всепрощающей дурочкой с нимбом вокруг головы!

– Да уж, благодати от тебя не дождешься! – коротко в ответ хохотал Фрель и тут же торопливо нырял под стол в поисках укрытия от моих синевато-серебряных ветвистых молний. Наивный… Они же самонаводящиеся…

Я решительно вытерла размазавшуюся тушь тыльной стороной ладони и поднялась с кресла. Леший с ним, какая разница, минутой раньше или позже?

На палубе гуляли сквозняки, весело подгоняющие крупные, щедрые капли заметно потеплевшего дождя. Темная одинокая фигура высилась у носа, полуобняв искусно вырезанный силуэт Лирты. Одинокое пятно луны старательно рисовало золотистую кудрявую дорожку на волнах. Желтоватую стежку то и дело взрезали треугольники дельфиньих плавников, по зигзагу приближаясь к бригантине.

Я тихим кошачьим шагом подошла и пристроилась рядом. Нащупала в темноте грубую мужскую руку и легонько сжала, впившись длинными ногтями в ладонь.

Дельфины выпрыгнули из воды, радостно покрикивая, и с фонтаном брызг плюхнулись обратно. Не поспевшие за ними капли воды вызолоченными луной искрами осыпались в море.

– Красавицы! – не сдержалась я.

– А почему не красавцы?

– Хм… Из чисто женской солидарности.

Пират неопределенно хмыкнул и, подумав, медленно поднес мою руку к губам…

Ну не идиотка ли?!

Темно-синяя стекляшка вывернулась из дрогнувших пальцев и звонко проскакала по полу до дальней стены. Я, негромко ругнувшись, поманила ее пальцем, мысленно прикидывая векторную составляющую, но не угадала и только загнала хрустальный ромбик под кровать. Пришлось с мученическим вздохом подниматься на четвереньки и ползти за упрыгавшей стекляшкой.

Шел третий час, а дело все не спорилось.

Собирание витражной мозаики из цветного хрусталя, подаренной ехидно хехекающей в рукав Таей на последний (из тех, что я помнила) день рождения, – занятие в меру глупое, в меру нудное и без всякой меры долгое, способствующее растеканию ленивой мыслью по древу. Самое оно для бесконечных размышлений и рассуждений. А подумать мне было о чем…

Желтоватые клочья парусов на подозрительно тонких реях складывались без особого труда, разительно отличаясь формой, оттенком и особой округленностью краев составляющих их хрусталиков, бревенчатая корма тоже труда вроде бы не составила, послушно уложившись в два тонких ряда чуть тронутых подсветкой стекляшек, но вот плавно переходящие друг в друга небо и море… О Хранящие, ну как же мне их – куда уж там, к лешему, сложить! – хотя бы различить, где что?!

Тяжело вздохнув, я взялась за нудную сортировку. Впрочем, вздох скорее относился не к тускло поблескивавшим стеклышкам, а к собственным невеселым мыслям.

Работа для мага на корабле нашлась, да еще как. Просто ни одной минуты свободной поначалу не было. Начиная с того, что, подойдя вплотную к перемычке, пираты не находили другого способа перейти на другую Ветку, как терпеливо дождаться, пока с той стороны пойдет какой-нибудь легальный и соответственно сопровождаемый городским магом корабль, и безбожно ограбить его, по ходу дела воспользовавшись раскрывшимся на время проходом. Когда я, этак эффектно размяв пальцы и исключительно для зрелищности сделав пару пассов, распахнула перемычку одним присутствием своей страннической паршивой душонки, пираты дружно распахнули рты, да так и стояли, пока я не прищелкнула перед лицом ошарашенно застывшего Фреля, а тот уже взял в свои руки управление остолбеневшей командой.

А уж потом, по мере сближающегося знакомства, флибустьеры разохотились припрягать меня ко всякой работе: от склеивания разбитой тарелки до магического навеса от дождя. Уборкой на корабле больше никто не занимался: узнав, что мне для этого требуется всего лишь мученический вздох да легкое шевеление тонкими пальцами по дуге, пираты взбунтовались и возопили о несправедливости сущего, награждающего одних всем необходимым для ничегонеделания, а других – низвержением в пучину унизительного быта. Мое честное предложение потратить десять-пятнадцать лет на обучение в Храме – хоть бы и в моем, – а потом с чистой совестью заняться пресловутым ничегонеделанием ни у кого почему-то здорового, да и вообще никакого, энтузиазма не вызвало. С чего бы?..

Впрочем, я если и сопротивлялась потоку бесконечной мелкой работы, то только машинально, по привычке, не бунтуя внутренне. Это отвлекало от дурных мыслей, рассеивало внимание, помогало скоротать длинные скучные дни на палубе с неменяющимся видом во все стороны… Как витражная мозаика.

Велир, покорно слетавший в Храм, принес мне письмо от Галирада, уверявшего, что по поводу своего пристанища я могу не беспокоиться. Мои наставники с мечником во главе во всеуслышание заявили учителям и мастерам Храма, что всю намеченную ими программу я освоила, так что никаких претензий предъявить не получится, и, пафосно пожав горячую руку заново вступившего в должность директора, распрощались с Вехрадой. Учителя поворчали-посудачили, но открыто возмущаться, как и высылать за мной погоню, было попросту глупо, брехней по углам дело и ограничилось. Свою лепту внес и красочно распевающий дифирамбы Срединному Храму первый отчет Гильдийской комиссии. Студенты расстроились, лишившись надежной «покрывательницы» и лихой собутыльницы. Сам Храм недовольства не выражал.