Монета Энди Уорхола - [45]

Первым присоединился к нему Старский. Если Саксу около 50 лет, то Старский старше, его возраст подбирается к 60 годам. Сын большого советского вельможи, но не такого великого, как отец Сакса, — сын медицинского светила. Отец Старского в 1924 году забальзамировал Ленина вместе с еще одним профессором. В Древнем Египте фаршировальщики фараонов были большими людьми. Союз Советских присоединился к традиции. Старский поимел в жизни свою долю автомобилей и девушек и был, я помню, в районе 1971 года, когда я с ним познакомился в Москве, — при деньгах и славе. Он надстроил фундамент, заложенный папочкой — бальзамировщиком Фараона, собственной славой — неоригинального художника-иллюстратора и стал легендой, символом успеха. В вызывавшей тогда мою зависть мастерской на крыше солидного здания недалеко от ресторана «Прага» Старский передвигался на велосипеде, такая она была обширная, эта чудо-мастерская. Известные актрисы, известные бляди и «великие люди» советской культуры окружали Старского. Но, пресыщенному, ему было скучно. В 1972 году он взял да и выехал в Израиль, к полной неожиданности всех, кто его знал. Не только потому, что он, будучи, кажется, евреем по крови, никак не был евреем ни по виду, ни по поведению, ни по характеру — что же ему делать в Израиле! — но еще и потому, что кто же бросает место столь высокое и блистательное — Первого Московского Плейбоя и Лучшего Советского Мужчины! Старский уехал в Израиль и пробыл там в полной неизвестности шесть лет. На вопрос, что он делал там все эти годы, он обыкновенно отвечает — «думал». Подумав, он явился в Нью-Йорк, купил на занятые у многих лиц money мастерскую на Хаустон-стрит и, прорубив в ней окна, стал сооружать при свете, вливающемся в эти окна, — металлоскульптуры, сваривая их из нью-йоркских металлических отходов.

Сакс и Старский провели свою юность в одном полку, в одном летучем отряде молодых советских вельмож. Они переебали в Москве вместе, и отдельно, и последовательно немало актрис, уборщиц, секретарш и кондукторш советских трамваев. Они предавались оргиям и невинной полевой любви. Они стали профессионалами, чемпионами и легендарными героями. Случалось, что последовательно, с дистанцией в несколько лет, они были мужьями одной и той же женщины. Они соревновались тайно и явно, злились, дрались, гоняли по заснеженной Москве наперегонки — Старский на черном правительственном ЗИМе, Сакс — на белом «феррари»! Познав женщин, Старский и Сакс запрезирали их, ставя выше всего мужскую дружбу…

Я, разумеется, иронизирую сейчас, однако помню, что, когда я был представлен в Москве Старскому (моей ныне бывшей женой, тогда еще не женой Еленой), у меня было ощущение соприкосновения с историческим персонажем. САМ Старский, мужчина, о любовных подвигах которого говорил весь Союз, Советский Казанова, неэнергично пожал мне руку! И Сакс, мужественный Сакс поверг меня в трепет жестким рукопожатием и тем, что с безразличной миной, пожав мою руку, стал говорить о чем-то не со мной. О, как я был унижен! Это теперь я могу, если Сакс приезжает в Париж, я могу и не ответить на его телефонный звонок («Ах, опять этот Сакс!»), тогда же я, мальчик в сущности, провинциальная божья коровка, приходил в восхищенное волнение от имен этих львов… (Не подавая, впрочем, вида. Все мы оспариваем старших, втайне порой восхищаясь ими.)

Грубый по виду, но хитрый Сакс пригласил Старского в усадьбу раз, два, три раза… Старский провел у него лето. Однажды, зная, что Старский так и не выпутался из долгов, в каковые вошел по причине покупки мастерской, Сакс предложил ему: «Левка, на хуй тебе мастерская в Нью-Йорке? Живи со мной. Денег у меня — хоть жопой ешь. Я тебе гараж отдам — он больше твоей ебаной мастерской, — окна прорубим. А хочешь — я тебе построю мастерскую. Вон сколько дерева вокруг!» И Сакс указал на свои гектары, обильно поросшие высоким лесом.

Старский, разумеется, гордо отказался, это есть привилегия бедных — гордо отказываться, но долги висели на нем, новосваренные скульптуры никто не покупал… Еще через полгода свершилось, — продав мастерскую, с двумя собаками — афганской борзой и male-таксой по имени Макс, Старский переехал в Коннектикут.

В 1980-м из эСэСэСэРа выехали задержавшиеся там дольше Андрей Патрон и Костя «Член». Дети Великих и больших людей, промотавшихся отцов — все четверо — породисто длинные. (Я — сын провинциального младшего офицера, не имея сзади меня внушительного пэдэгри хорошо питавшихся предков, на десяток лет младше, то есть, казалось бы, должен бы быть выше, но я — миниатюрнее их.) Я посещал экзотическую полуподвальную мастерскую Патрона в Москве — во дворе здания ВХУТЕМАСа. В мастерской Патрона в свое время писал свои плохие картины Леонид Пастернак, отец поэта, а по двору не единожды прогуливался Маяковский. Патрон употреблял свою мастерскую как место любви, дансинг-холл и пиршественный зал куда чаще, чем по прямому назначению. То есть картины он создавал в свободное от любви, танцев и праздничных застолий время. Из его знаменитой во всей Москве дыры в асфальте постоянно выскакивали и в нее проваливались стайки красивых девушек — тощие сучки и сдобные сучки на каблуках. Про Патрона говорили, что у него лучший хуй во всей Москве, но так как то же самое говорили о Старском и о Саксе, то им всем, наверное, интересно было познакомиться. Они сделали это давным-давно, познакомились. Патрон в московские годы был похож (каждого типа, верю я, следует привязать к тому или иному всемирно известному актеру и таким образом определить его, идентифицировать) на молоденького Алена Делона. Сейчас в Коннектикуте он благородно похож на постаревшего Алена Делона.