Монета Энди Уорхола - [28]

— Эдуард Лимонов? — Седовласая в тапочках, ласковое лицо сицилийской маммы, глядящей на блудного сына, вернувшегося из долгих странствий, стояла надо мной.

Поспешно закончив думать о старике, «а кому он на фиг нужен, проводить с ним оздоравливание и парикмахерские работы», я встал.

— Я.

— Ирина Алексеевна Иловайская… Альберта. — Сицилийская мамма подала мне теплую мягкую руку сицилийской маммы. — Пойдемте в мой кабинет, там нам будет спокойнее разговаривать. — Большой уткой она заколыхалась по проходу между блоками книг.

В кабинете, простом и не отягощенном лишними предметами: вечнозеленая зелень за окном, несколько русских картинок на стенах — подделки под иконы, изделия западной промышленности, — мы уселись друг против друга. Она поместилась за столом, но настолько неформально, что стола между нами не чувствовалось.

— Расскажите мне немного о себе, пожалуйста… Как вы там жили, как вы выехали… Я ведь о вас ничего не знаю.

Еще один удар по самолюбию. Герой контр-культуры, поэт и, разумеется, мегаломаньяк, я не сомневался в своей универсальной известности. И я был, без сомнения, известен в Москве верхнему слою в три-пять тысяч интеллектуалов, представляющих сливки населения в каждой столице мира. Но уже в Вене я обнаружил, что даже самый крошечный диссидент пользуется на Западном Берегу куда большей известностью, чем я, уже там мне приходилось произносить свою краткую биографию каждому новому человеку. Вздохнув, я начал:

— Я — блудный сын советского офицера и домохозяйки. Я был последовательно вором и рабочим-литейщиком…

Мамма нашла мою судьбу необычайной и сопроводила ее восклицаниями и вводными вопросами, хотя мне самому моя судьба представлялась вполне банальной и даже скучной. Ни одной войны за плечами! Я даже не имел никогда возможности проверить степень своей храбрости. В русскую гражданскую войну мальчики в шестнадцать лет порой командовали полками. Хемингуэй в 19 лет уже воевал где-то в Италии. Романтичность воровского периода моей жизни я понял много позднее, уже живя в Париже, прочитав «Дневник вора» Жана Женэ.

— Среди эмигрантов, с которыми мы связаны, я еще не встретила ни одного рабочего.

Она с достоинством поправила седую косу, уложенную на затылке в стиле барышень из русских опер.

— Ну, я не считаю себя рабочим, — сказал я, застеснявшись. — Литейщиком я был всего полтора года. Конечно, это более длительный период, чем Никита Сергеевич Хрущев пробыл в шахтерах или Максим Горький в пекарях, однако совесть моя не позволяет мне называться рабочим, и тем более литейщиком. Тогда уж портным, я ведь шил около десяти лет. Основным занятием в моей жизни всегда было написание стихов.

— Я бы очень хотела прочитать ваши произведения.

Недоверчивый, уже успевший убедиться, что самое последнее, чем любят заниматься жители Западного Берега, — это читать стихи, я все же не сумел уловить в ее голосе фальши. Может, она и вправду любит читать стихи.

— Принесите мне, пожалуйста, ваши стихи в следующий раз. Очень возможно, что я сумею помочь вам опубликовать их. У нашей организации по самому роду нашей деятельности множество связей с русскими печатными органами. А кто вам, кстати говоря, посоветовал прийти к нам?

— Сосед по квартире. Тоже эмигрант. — Я не стал уточнять, что Изя — эмигрант из Израиля.

— Он наш клиент? — Почему-то ее заинтересовал вдруг не поэт, сидящий перед ней, произведения которого она только что так пылко требовала, но то, каким образом поэт узнал о существовании АЛИ.

— Не знаю… Кажется, он у вас был… Он также сказал мне, что вы можете дать литературную работу. Заказать статью. Толстовский фонд так мало платит нам. Я бы хотел заработать немного денег…

— Да, к сожалению, Толстовский фонд не в состоянии платить своим эмигрантам больше. Однако уже хорошо и то, что они обеспечивают основные нужды. Первой эмиграции, например, никто не помогал.

— Спасибо Толстовскому фонду, — сказал я и потупил взор.

— С кем вы имеете дело в Фонде? Кто вас ведет?

— Кажется, их там всего двое. Директор Джек Стюарт и Аня Давыдова. Очень симпатичные люди.

— Симпатичные, — согласилась мамма. — Давыдова в особенности.

Я отметил про себя, что мамма уходит от моего вопроса. Она, кажется, не собирается дать мне работу.

— Аня Давыдова по образованию — оперная певица. Она работает в Фонде временно. Помогает Стюарту. Он… как бы это благороднее выразить, несколько не в форме последнее время… — Сквозь ласковую материнскость черт презрительность показалась на лице сицилийской маммы и скрылась. — Пьет, — закончила она жестко.

— Я не знаю, — сказал я дипломатично, — я не замечал. У нас исключительно деловые отношения. Я вижу его два раза в месяц, когда прихожу на виа Катанзаро за деньгами.

Она вдруг повеселела. Как бы сицилийская мамма вспомнила о том, что кроме только что похороненного сына — жертвы междоусобных войн мафии, остались еще сыновья.

— Что касается работы для вас… АЛИ занимается засылкой в Советский Союз русских книг по самым различным вопросам…

— Я знаю, — зачем-то выскочил я. — Солженицына, Автарханова, да?

— Ну почему же только Солженицына или Автарханова? — обиделась она за свою организацию. — Большинство книг, которые мы посылаем, вовсе не антисоветские, но русская литература. Собрания сочинений поэтов: Мандельштама, Гумилева, Ахматовой…