Монастырские утехи - [40]

когда стадо спускалось в Медвежью долину, ни о том, как лежал он в мешке, который многие

вёрсты нёс осёл, ни о том, как, отказавшись нести его дальше, чабаны по дороге к болоту

отдали его в первый попавшийся дом, прося приютить, пока не решится: подохнет он или

выздоровеет.

— Это чумка,— сказал новый хозяин, когда его брал.— Смотрите, как горит у него нос и гноятся

глаза. Он не кашляет?

— Как же, и кашляет тоже,— с грустью сказал старший чабан.— Этот пёс дорог мне, как сын,—

продолжал он.— Ведь какой работящий да умный — просто чудо! Сгоняет овец, стережёт их

получше нас. Ленивым просто никогда не бывает... С тех пор что он у нас, ни один волк у

загона не показался. Прямо сердце разрывается, что его бросаю, ведь сам его вырастил, совсем

был он махонький. Значит, будем считать, не бросаю я его,— повернулся он к хозяину,

продолжая говорить со словоохотливостью человека, которому в горах приходится больше

молчать, человека, привыкшего лишь к односложному: «Эй, овечка, родная!.. Ну, овечка!»

— И вот я тебе оставляю его,— снова начал чабан.— В дороге нас застали дожди, и он до нитки

промок. Как бы не было у него прострела.

   Хозяин, одурев от этакой словоохотливости, кивнул головой — мол, так оно и есть — и поднял

глаза к небу, с которого вот уж неделю кряду сыпался мелкий частый дождь, гонимый

холодным, как бывает в горах, ветром.

— Значит, оставляю я его тебе,— снова взялся за своё говорливый чабан,— как я вижу,

хозяин ты зажиточный... а за уход и кормёжку — вот, держи эту кадку. На обратном пути, если

он будет жив, дам тебе и другую плату, потому что, значит, продадим брынзу. И знай,—

добавил он, оборачиваясь,— что имя его Самсон, ибо он храбрый, как его библейский тёзка.

   И он ушёл — и вместе с ним стадо, пастухи и весь скарб словно растворились в дождевой мгле.

   Но, как было уже сказано, о договоре этом между старшим чабаном и хозяином Самсон не

знал, да и знать не хотел. Он тосковал по чабанам и по стаду. Здесь цепь пускала только на

сажень, куры из-под носа выклёвывали мамалыгу, а нахальные поросята без конца хрюкали и

задирались, так что от них надо было обороняться и кусать их за уши, как непослушных овец.

И вот у него лопнуло терпение. Однажды ночью он рванулся что было силы, выдернул

прогнивший столб и проволок его несколько шагов. Хорошо, что цепь соскользнула с дерева и

столб остался на дороге. Волоча цепь по земле, он перескочил через высокие ворота и кинулся

как безумный разыскивать своих.

   Уже у ворот он понюхал грязь и стал петлять по дороге. У дома, в соседнем рву и на окрестной

траве, где отдыхало стадо, он различил лишь спутанный след и прочитал носом, как письмена,

его привкус, отпечатавшийся в запахе земли. Но чем дальше, тем труднее было искать след, и

наконец он потерялся. Дожди смыли его окончательно... Но Самсон продолжал бежать наугад,

опустив уши и хвост, а потом вдруг остановился.

   Он не знал, куда дальше двигаться. Он лёг на обочине дороги и взвыл, подняв морду к горам,

затем— обратясь к равнине; но ответа не было. И он снова вскочил, пробежал с версту и,

наконец выбившись из сил и потеряв надежду, заснул в кукурузе.

   На заре он снова отправился в путь. А утром, когда солнце поднялось ещё выше, вошёл в

деревню. Он двигался медленно, с осторожностью, прошёл мимо первого дома, мимо дощатого

забора, за которым слышался шум и — как ему показалось — блеяние овец. У него

перехватило дух: это были его друзья... Он подошёл и остановился у открытых ворот. И в

самом деле: в загоне, как для овец, резвилось стадо, но овцы были другой породы, по большей

части белые; они прыгали, дрались, бегали.

   Пёс вошёл во двор. Никто не обратил на него внимания. В глубине прямо перед ним показался

белый дом с большими окнами, какого он не видел никогда в жизни. Над крытой галереей —

доска, на которой, если бы он знал грамоту, Самсон прочел бы: «Начальная смешанная школа

коммуны Красивый Луг, хутора Поляны». Но он был неграмотен, да и детей никогда не видел.

Он знал только взрослых, главным образом старшего чабана и пастухов. Другие, с кем

приходилось иметь дело, ему не нравились. Он бы и укусил их, да хозяин ругался, и он мог на

них только рычать. А эти малыши, прыгавшие здесь в загоне, напоминали барашков, которых

отделили от овец, и они блеяли, отыскивая мамаш. Он подошёл и обнюхал их...

   Какой-то мальчуган заметил его и поднял тревогу. Пёс с всклокоченной шерстью, запылённый,

вымазанный в грязи, волочивший за собой цепь, выглядел устрашающе. И испуганные

ребятишки толпой бросились к школе.

— Господин учитель,— кричали они,— господин учитель, бешеная собака!

Тут в загоне объявился сильный человек с усами и с хворостиной в руке.

— Что за шум, дети? — спросил он.

— Бешеная собака! — снова загалдели они.

— Где?

— Вон там...— И дети показали на Самсона.

   «Это их старший чабан»,— решил про себя пёс. Он поднялся на ноги и покорно поджал хвост.

   Учитель посмотрел на пса издали: он и в самом деле был уродлив, но не казался опасным —

стоял спокойно и будто бы ничего не замышлял. И всё-таки в школе ему не место. Учитель

сделал несколько шагов, нагнулся, поднял камень, кинул в пса и присвистнул.