Монастырские утехи - [100]

Он всё больше привязывался к ученику. Рядом с ним Евтихий молодел, вспоминал

времена своего послушничества, откровения тех лет, и это наполняло его нежностью и

усердием, отчего чаяния его претворялись полнее, нежели от былых волнений и

терзаний.

   Стремление к совершенству, ревность о боге не призывали его более к борьбе над

чудовищем искушений. Все сосредоточилось теперь на усилии превратить разбойника

в монаха, похожего как две капли воды на Евтихия.

   Он зачаровывал разбойника рассказами.

— А знаешь, как я купался в Иордане? — спрашивал он.— Как раз в том месте, где

крестился Спаситель. И мне показалось тогда, что и для меня отверзлось небо.

   Георге слушал молча, а взгляд его блуждал далеко, где-то за головой учителя. Теперь

Евтихий осмеливался посвящать его в более глубокие тайны, говорил ему о силе

нашего духа, об огне, который скрывается в наших сердцах — неведомый и

остающийся втуне — и понапрасну расточается на грешные чувства.

— Однако если бы мы умели извлекать его из глубин и сосредоточивать в нашей

воле и молитвах, то с помощью этой тайной силы мы, подобно святым, совершали бы

чудеса, — говорил он.

   Однажды в сильный, жестокий мороз он обломил сосульку с крыши и дал её ученику.

— Держи её клещами, Георге, не дотрагивайся тёплой рукой.

   Ученик исполнил в точности. Блаженный приблизился и вперил в сосульку взгляд. Так

он смотрел не мигая, как бы весь сжавшись в комок воли, столько времени, сколько

нужно, чтобы десять раз повторить «Отче наш». Рука ученика начала затекать. И вдруг

там, на улице, на страшном морозе, с сосульки стали капать слезы и, капля за каплей,

лёд стал таять.

   Георге поднял глаза: под крышей на другой стрехе ещё одна сосулька продолжала

висеть, твёрдая, как стекло.

— Вот так, сын мой, следует применять внутренний огонь наших страстей.

Растапливать с их помощью лёд сердца, превращая его в любовь к добродетели и

господу богу.

   В конце января снова пришёл срок ехать за жалованьем монахам и за деньгами на

другие монастырские нужды. Евтихий решил ехать в Бухарест в сопровождении одного

лишь брата Георге. Игумен всячески выказывал своё неодобрение, но блаженный

притворился, что и не заметил:

— Запряги коней в бричку, Георге, а то через лес не проберемся — съедят волки.

— А мы никого не возьмем больше, отец Евтихий?

— Нет, поедем вдвоем, только мы с тобой, ты будешь править лошадьми, а я —

читать вслух молитвы.

   На другой день они вернулись. И Евтихий положил игумену на колени кошель, полный

золота. Это напомнило ему, что для путешествий, к которым он готовился, нужны

деньги, в особенности золото, ценившееся превыше всего.

   С тех пор Евтихий и его ученик стали всё чаще разглядывать свою змею, заметили,

куда она вползает и откуда выползает, с какими именно знаками появляется, уж не

приносит ли она на голове или на хвосте ниточку золота из гнезда, где она прячется?

Ибо постоянно тварь кралась к келье игумена и там исчезала. Евтихий раскрыл

причину: настоятель держал в сундуках груды золота, на которые не только что

церковь — целую лавру можно построить.

— Но, с другой стороны, золото губит людей,— замял этот разговор блаженный, глядя

на ученика.— Если будет нужда, мы пойдем пешком, подобно апостолам; корабли

обычно берут странников и бесплатно.

   На святого Георгия отец Евтихий решил постричь сына в монахи окончательно. Не

знал он только, какое дать ему имя. И колебался между Геронтием, Геннадием и

Германом. Потом выбрал имя Гедеона, великого судьи Израилева и мужа, угодного

господу. Он с волнением ожидал этого события, как высокой ступени на трудном пути

восхождения обоих, учителя и ученика, к спасению. Он был безжалостен и не избегал

тяжких испытаний приготовления: бессонных ночей, полного поста, мучений и молитв,

которыми истязал и себя и ученика.

— После этого мы отправимся сперва на Святую гору, куда дойти легче; потом в

Иерусалим, а затем двинемся в пустыню Египта, где нашли себе пристанище отцы

наши Антоний, Макарий и Пахомий. Стар я становлюсь и не хочу оставить свои кости

здесь, во Власии, гнить рядом с костями игумена. Ты похоронишь меня рядом с ними в

песках, освященных их шагами. И быть может, ты сам обоснуешься там,— говорил он

просительно.

   Георге загадочно улыбался, и мысли его были далеко.

   Но игумен не разрешил постриг ученика.

— Слишком рано, отец Евтихий, для этого он ещё не созрел: сколько времени он

проходит послух?

— Почти девять месяцев, ваше высокопреподобие.

— Вот видишь, даже меньше, чем находится плод во чреве матери. А это взрослый

человек и к тому же разбойник.

— Ну и что ж? — вопросительно поднял брови Евтихий.

— Значит, он должен ещё побыть во чреве твоего послуха по меньшей мере в девять раз

больше. Иначе получится выкидыш.

— Какое отношение имеет женская утроба к благодати и духовному спасению? —

рассердился Евтихий.

— Очень даже имеет... потому что это тоже рождение, как говорит господь в Евангелии:

«Если вы не возродитесь вновь» и так далее...

— Это ошибочное толкование вашего высокопреподобия,— возмутился Евтихий.—

Разбойнику, которому бог разверз небеса и которого взял в рай, надо было всего лишь

одно мгновение, дабы покаяться.