Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик - [3]

Потом отец Иов спустил со своего монашеского ложа ноги, надел тапки и зажег пред Спасителем погасшую лампадку. Затем он накинул на себя подрясник и вышел в общий коридор, надеясь никого не встретить.

Так оно и вышло. Толкнув тяжелую входную дверь, отец Иов вышел на крыльцо и остановился, с удовольствием вдохнув прохладного свежего воздуха.

Слабый ветер гулял наверху, в кронах старых тополей, которые давно уже было пора срубить, не дожидаясь, когда они упадут сами и сломают крышу братского корпуса. Сквозь листву были видны неяркие звезды, да еще тонкий полумесяц, действительно похожий на серп, как он был много раз описан в классической и не очень классической литературе.

Ночь смотрела на отца Иова едва заметным свечением медного купола, неярким светом, идущим из пристройки, где сидела охрана, белыми стенами Братского корпуса и сверкающими в лунном свете камешками кварца, которые легко можно было посчитать за осколки стекла. И от этого взгляда отчего-то в затылке его забились, зашевелились вдруг какие-то мысли, которых не было прежде.

Мысли эти были путаны и невнятны. Но вдруг одна из них, словно большая рыба, вынырнула из глубины и, оттеснив все прочие, стала тревожно бить хвостом по воде, заставляя прислушаться к себе и ответить.

Мысль эта была мыслью о смерти. Умирать, ничего не исправив в жизни и не исправившись самому, было страшно. «Господи, помилуй», – прошептал отец Иов и быстро перекрестился. Смерть была отвратительна, неуместна и уж, во всяком случае, никак не входила в его планы, что, впрочем, не мешало этой неуместной смерти соблюдать все же в мире некоторый порядок, так что если бы помер, допустим, отец Нектарий или отец Павел, то этому событию, поискав, можно было бы найти сколько угодно серьезных объяснений, тогда как если бы помер вдруг вечный послушник Цветков, то тут и объяснять ничего бы не пришлось, потому что какие, в самом деле, могли быть объяснения в отношении человека, который прославился тем, что швырял в отца наместника табуреткой, да еще грязно ругался, так что пришлось срочно вызывать милицию? Другое дело, размышлял Иов, если бы помер, например, он, отец Иов, да при этом еще в самом расцвете сил и к тому же при исполнении должности монастырского духовника, скоропостижная утрата которого поставила бы весь монастырь в весьма неприятное, если не сказать, чреватое положение, так что для объяснения этого не хватило бы и всех библиотек мира, потому что объяснить это было бы совершенно невозможно и немыслимо.

Мысль эта показалась почему-то отцу Иову настолько утешительной, что он тут же забыл все прочие мысли, связанные с мыслями о смерти, и принялся думать о чем-то совершенно другом. Возвращаться в келью не хотелось, и он решил еще немного постоять под этим сияющим серпиком, в этой завораживающей тишине, которой почему-то никогда не случается суетливым, галдящим днем. Тем более, отметил про себя отец Иов, что какие-то настырные мысли снова принялись вдруг шуметь в его голове, требуя от него внимания и сосредоточенности.

«Допустим, – говорил себе отец Иов, глядя на то, как резвятся в свете лампы ночные мотыльки и одновременно нащупывая в боковом карманчике выпавший третьего дня зуб, – допустим, зуб. Разве же зуб – это я?»

«Ясно, что не ты», – сказал прямо ему в уши какой-то незнакомый голос.

«А раз не я, – говорил отец Иов, – то может, я тогда что-нибудь другое?.. Нога или, допустим, язык?»

«Ну, ты и скажешь», – сказал голос, впрочем, слегка насмешливо.

«Вот и я так думаю, – продолжал отец Иов, морща лоб. – Получается, что я и не то, и не это. И кто же я тогда?»

«Да кто тебя знает», – равнодушно отозвался голос и сладко зевнув, смолк.

«А может я – это просто душа?» – помедлив, подсказал голосу отец Иов. Но тот в ответ ничего не сказал и еще раз зевнул, причем на этот раз он зевал с каким-то придыханием, причмокиванием и посвистом, от которых отцу Иову вдруг стало обидно и показалось, что кто-то большой и сильный смотрит на него насмешливо из темноты да при этом показывает на него пальцем, отобрав у него право знать, кто же он все-таки такой, этот отец Иов, так что ему приходилось теперь всячески изворачиваться и хитрить, чтобы кто-нибудь не догадался, что он не знает такой простой вещи, хотя, чтобы знать это, вполне достаточно было ознакомиться с его документами, которые лежали в шкафчике у отца наместника и из которых следовало, что в святую обитель отец Иов прибыл из одного южнорусского города, сам же он происходил из семьи обрусевших казаков, от которых казачьего давно уже не осталось ничего, так что, как ни крути, а все равно получалось, что был отец Иов ни то, ни се, – ни шашку вытащить, ни меткое слово сказать, – одним словом, одно сплошное недоразумение, в котором пряталась до поры до времени какая-то немалая обида, чей-то недосмотр, чье-то разгильдяйство или даже, в какой-то мере, чей-то саботаж, от чего вдруг запершило у отца Иова в горле, и слезы навернулись на глаза, и захотелось тот же час, не откладывая, ударить размашисто в этот медный колокол, который висел у двери в Братский корпус, и бить в него изо всех сил, пока не соберутся, позевывая и почесываясь, все эти сонные монахи, все эти великие грешники, которым он, отец Иов, немедленно открыл бы глаза на их собственную неправедность, невежество и душевную черствость, от которой нет иного спасения, кроме усиленного поста и молитвы.