Монастырь - [2]

Луки и стрелы были в Талейне у всех – деревня-то стояла посреди леса. Не помня как, Эдвин оказался на покатой крыше, упершись в печную трубу ногами и остервенело натягивая тетиву. Выстрел – и один из солдат, захрипев, свалился прямо в костер. Десятки глоток закричали одновременно, и Эдвину показалось, что вся толпа бросилась к нему. Еще выстрел. Стрела чиркнула по скуле монаха и отлетела в сторону. Тот упал на колени, зажимая левую сторону лица руками. По его пальцам заструилась кровь.

Кто-то стащил Эдвина с крыши, его били и тянули в разные стороны, а он рычал, отбиваясь.

– Молчать! – Внезапно раздавшийся грозный окрик заставил людей отпрянуть в стороны. Эдвин, плюясь кровью, с трудом оторвал свою голову от земли.

Костер полыхал по-прежнему. Кто-то кричал, требуя нести ведра и воды. Всего в нескольких шагах от Эдвина, на огромном черном коне высилась фигура в доспехах с рогатым вепрем на груди. Монаха держали за руки, а солдаты с солнцем на горжетах, побросав оружие, столпились в кучку под нацеленными на них остриями десятков копий.

– Как смеешь ты, святоша, вершить здесь суд без моего дозволения?! – Длань в железной перчатке указывала на монаха. Заплывшее жиром лицо Эдана, герцога Беркли, по прозвищу Заячья Лапа, кривилось от ярости.

– Я послан Хэвейдом, Великим магистром Ордена, – прерывающимся голосом объявил монах. – Во славу Аира и с позволения его величества…

Герцог едва заметно шевельнул пальцем, и один из его наемников ударил монаха кулаком прямо в окровавленную глазницу. Охнув, тот повалился на спину.

– Здесь я господин… – зарычал герцог, – ни твой чертов Хэвейд, ни даже Идрис Леолин!

Монах лежал на земле, ловя ртом воздух. Тяжело приподнявшись на стременах – Заячья Лапа был очень грузен, – герцог спрыгнул на землю, звеня железом. Толстая коса, в которую были заплетены его волосы, свешивалась ниже спины.

– Гром!

Пожилой солдат с длинными усами быстро приблизился к своему хозяину.

– Да, сир…

– Этих, – Эдан кивнул в сторону солдат Ордена, – повесить…

Герцог замолчал, раздумывая.

– А с монахом что? – спросил Гром.

– На все четыре стороны. Пусть просветит своего магистра на тот счет, что можно, а что нельзя. Ни еды, ни воды не давать, пока не покинет мои земли. А дальше – как знает.

Эдан обвел взглядом притихшую толпу.

– Кто стрелял в монаха?

Вокруг Эдвина немедленно образовалось пустое пространство. Перешептываясь и наступая друг другу на ноги, крестьяне испуганно подались назад. Эдвин, не отрываясь, смотрел на герцога.

– Это… Эдвин. Сын той женщины, – промямлил кто-то рядом. Кажись, Федельм – один из местных богатеев, деревенский староста.

Эдан Заячья Лапа внимательно глянул на юношу. Его лицо было обрюзгшим, подбородок с неделю не видел бритвы, а маленькие глазки смотрели жестко и колюче.

– Сколько лет?

Эдвин молчал.

– Вроде тринадцать, господин, – низко склоняясь, пробормотал староста, – или четырнадцать.

– А выглядит старше. Мальчишку не трогать. – Герцог мотнул головой в сторону догорающего костра. – Кто она?

Вокруг заголосили.

– Мириэль…

– Мириэль, Гуайрева жена…

– Добрая женщина была…

– Вот он лежит.

Только сейчас заплывшими глазами Эдвин разглядел отца, лежащего у колодца. Возле него, причитая, толпились женщины.

Повинуясь взгляду герцога, Гром подошел к недвижному телу.

– Жив, ваше высочество, – спустя минуту объявил он. – Просто без сознания.

– Хорошо.

Эдан вновь взгромоздился на коня. Стянул с руки перчатку и, вытащив из поясного кошеля золотую монету, кинул ее на землю рядом с Гуайре.

– Передайте ему, что как мальчишка подрастет, жду его в Криде. Женщину похоронить как правоверную. По коням!

Сухими глазами Эдвин наблюдал, как герцог пришпорил вороного жеребца. Отряд, подняв тучу пыли и распугивая отчаянно кудахчущих кур, умчался из Талейна, оставив только полтора десятка солдат под началом Грома. Юноша без сил уронил голову на землю.

Вечером Гуайре заявился в местный кабак, где собралось почти все мужское население Талейна. Руки его дрожали.

– Отчего стояли, как овцы? – гневно кричал он. – Их было то всего с дюжину человек… Видели ж, что не господские! Стояли, как бараны…

Мужчины молчали, отворачиваясь и пряча глаза.

А уже через несколько дней, собрав весь свой нехитрый скарб, Гуайре с осиротевшей семьей покинул деревню и, построив хижину милях в трех от селения, занялся охотой. Особой живности тут не водилось, но и лисы, и волки, чьи шкуры шли на выделку для полушубков, худо-бедно ли, давали ему возможность кормить детей. Никогда больше отец в Талейне не появлялся.

* * *

Эдвин стрелял из лука едва ли не лучше всех сверстников в деревне, хотя, конечно, до отца ему было далеко. Тот как будто с луком родился. И не только с ним. Еще и с мечом, что служило для Эдвина источником бесконечного к нему уважения.

В их доме хранился меч. Старый и давно не точеный, в полтора локтя длиной, он лежал, завернутый в тряпицу, на самом дне единственного сундука. Эдвин обнаружил его случайно, когда еще мальчишкой что-то искал там по просьбе матери, и с тех пор не отказывал себе в удовольствии тайком вытащить клинок, сжать в руке оплетенную потрескавшейся кожей рукоять.