Монахини и солдаты - [188]
— Не имеет, слава богу.
— А значит, ты свободный мужчина.
— Хорошо, хорошо…
— Все считают тебя голубым, и это, конечно, помогает.
— Вероника, прошу тебя…
— Мне бы хотелось, чтобы ты был голубым, я бы стерпела твоих мальчиков.
— Опять ты начинаешь.
— Иногда я чувствую, словно собственную боль, тяжкую печаль у тебя на душе.
— У меня нет души.
— А у меня есть. Я живу в страхе. У меня ничего нет в жизни, кроме моего наркотика и этого страха. Порой возникает желание, чтобы милосердный рак положил конец всему или же та космическая катастрофа, на которую Джеральд постоянно намекает.
Зазвенел звонок.
— Черт! — всполошилась Вероника.
— Кого это принесло в такой час? — Манфред снял трубку домофона. — Алло? Кто там? — Повернулся к миссис Маунт: — Это Белинтой.
— Вот это да! Впусти его скорее, дорогой.
— У меня еще осталась бутылка виски!
Они помчались к дверям встречать ирландца.
Белинтой ворвался в квартиру. Его обветренное лицо показалось им постаревшим, но темно-голубые глаза, еще чуть слезившиеся от морозного ветра, были по-прежнему сияющими и пронзительными. На пальто и на его волнистых каштановых ухоженных волосах поблескивали крохотные снежинки. Они со смехом набросились на него, помогли раздеться, усадили в кресло и налили виски. И Белинтой, который знал об их отношениях больше, чем они предполагали, поочередно глядел на них счастливым и нежным взглядом и, протянув руку, ласково касался их.
— А теперь, дорогие мои, выкладывайте, что тут у вас произошло новенького.
Анна Кевидж сидела в «Принце датском»; Перкинс устроился у нее на колене. На улице шел снег, внутри было тепло, дымно, шумно и довольно темно. Анна уже давно была здесь, пересаживалась с места на место, пока не приткнулась в углу, откуда могла наблюдать за всем баром. Она пришла сюда в надежде увидеть Дейзи.
В сумочке у нее лежал билет на завтрашний самолет до Чикаго. Она намеренно отвечала неопределенно, даже таинственно на вопрос о дне отлета. Ни с кем не виделась, чтобы попрощаться; с Гертрудой они молча условились не устраивать никакой «прощальной сцены». «Полагаю, ты скоро улетаешь». — «Да, только не решила относительно точной даты». Они избегали смотреть друг другу в глаза. Анна обещала позвонить, но не позвонила. Послала торопливую записку: «Сейчас вылетаю». Гертруда поняла.
Она съехала со своей квартиры и поселилась в гостинице. Никто не знал, где она. И особенно не интересовался, поскольку все быстро решили, что она уже покинула страну. Один Нед Опеншоу предпринимал бесполезные попытки найти ее, полный, невзирая на неудачу, мистической уверенности, что они обязательно встретятся. Собственно, Анна была в той самой гостинице, где собиралась остановиться, когда год назад приехала в Лондон. Она снова была в сине-белом платье, что второпях купила в деревенской лавке, чтобы навсегда избавиться от черного монашеского. Она потрогала билет на самолет. И серый камешек, который тоже лежал в ее сумочке.
В своих поисках Анна не первый раз заходила в «старого доброго „Принца“». Сегодня был ее последний вечер в Лондоне, и теперь она уже не надеялась отыскать Дейзи. Она привыкла проводить вечера в «Принце», это помогало коротать время. Никто не заговаривал с ней. Никто, она чувствовала, не замечал ее. Она смотрела и слушала. Сейчас она не понимала, как ей не пришло в голову отыскать Дейзи сразу же по приезде из Франции, сразу же, как только стало очевидно, что Тим вернулся к жене. Она должна была сделать это немедленно, вместо того чтобы беспокоиться о собственной судьбе. Непокоренная гордость разлучила ее с Гертрудой, из-за тщеславия она едва не утонула в Камбрии, неужели не мог хотя бы какой-то остаток профессиональной проницательности подсказать ей не упускать эту возможность? Почему она не догадалась, как Дейзи одинока, в каком она, возможно, состоянии, в каком, возможно, отчаянии? Анна была поглощена собственными надеждами; и раньше, когда приходила к Дейзи, она была слишком высокомерно озабочена тем, как уничтожить в себе эти надежды, чтобы подумать о бедствиях, которые ее самоотверженная мазохистская мораль могла принести в жизнь Дейзи.
Только позже она представила себе комнату Дейзи с беспорядочно разбросанной одеждой и сивушным запахом. Вспомнила свою холодность, инквизиторскую враждебность. Вспомнила приветливость Дейзи, затем ее гнев. Внезапно пришла мысль: а если Дейзи задумала покончить с собой? Все вокруг заняты выживанием, чего-то добиваются, устраивают свое счастье. Никому, кажется, нет до нее никакого дела, будто она вовсе не была участницей этой трагедии. Дейзи была неприятным, неудобным, забывающимся воспоминанием. Анна сидела в холодном номере гостиницы и спокойно думала обо всем этом и вдруг вскочила в каком-то неистовстве, выбежала из гостиницы, поймала такси и помчалась домой к Дейзи в Шепердс-Буш. Кто-то в домофоне ответил, и Анна поднялась на нужный этаж. Дейзи съехала. Новая хозяйка квартиры, приятная молодая девушка, сказала, что, к сожалению, не представляет, где теперь мисс Баррет, поскольку та не оставила своего адреса. Анна заглянула через ее плечо в чистую прибранную светлую комнату, полную книг. После этого Анна и заладила ходить в «Принца датского».
