Монахи. О выборе и о свободе - [28]

– Что вам сейчас, после 11 лет в монастыре, кажется главным в монашестве?

– Тут очень простой ответ, который не всем очевиден, но я абсолютно убежден, что он справедлив и универсален. Речь идет о разнице между мужским и женским монашеством. Мужское монашество в современных условиях Русской Православной Церкви – это шаг к священству. А священнический долг, священнические обязанности перекрывают все обычаи монашеской жизни.

Вы знаете, раньше я ощущал здесь некое противоречие – года два-три после рукоположения я чувствовал себя сидящим на двух стульях. С одной стороны, как монах я должен стремиться к монашескому образу жизни, избегать лишних контактов, искать уединения, усиливать молитву и так далее. С другой – как священник должен совершенно противоположное: не только исполнять непосредственные пастырские обязанности, например исповедь, но еще и вести издательскую работу, участвовать в книжных ярмарках, общаться со средствами массовой информации.

Однажды я пришел к владыке Амвросию (Щурову) [17] , который меня рукополагал, и задал ему вопрос об этом. Мне запомнилось, что он мне даже договорить не дал – понял, о чем речь, прервал меня и сказал: «Ты священник, ты принес обет, ты служишь святой Церкви и людям, отбрось все сомнения и делай то, что велит твой священнический долг. Выбрось эти мысли из головы». То есть священство перекрывает монашество, как козырный туз перекрывает козырного короля. И это действительно так, он на сто процентов прав. Мое монашеское послушание состоит в несении священнического долга.

– Это при том, что стать монахом вы решили сами, а священником стали, потому что вас благословили на это…

– Становясь монахом, я сознательно отдал свою волю Церкви.

– А если случается конфликт воли Церкви и личной воли? Монах должен быть к этому готов?

– Да. Он должен быть к этому готов, как солдат, и не воспринимать это как конфликт. Только для солдата это служба, а для монаха – дело жизни, он душу свою отдает этому. Исключение, когда речь идет о явно греховном деле, о чем-то, что противоречит церковному уставу или евангельским принципам. Тут, конечно, монах не может прикрываться послушанием…

Что касается принятия сана, здесь для меня не было никакого конфликта, не было никаких причин не только этому сопротивляться, но даже ставить это под вопрос. Понимаете, у меня очень небольшой опыт жизни монаха, не рукоположенного в священный сан. Первый год в монастыре, когда я еще и подрясника-то не носил, каждое утро я был в храме – на полунощнице, монашеском правиле, на Литургии. И вечер – в храме. Стою, молюсь, слушаю службы. И так – каждый день. И, можно сказать, что богослужение для меня – любимое послушание. Это то, что священнику необходимо как воздух. Да и монаху, наверное, тоже. Сегодня, будучи настоятелем, я уже существенно меньше времени провожу за богослужением. Иногда кто-то из священников мне говорит: «О, отец, ты дважды в неделю служишь?! Да, как хорошо! У меня вот только один раз получается.»

– Власть, положение начальника – опасны для монаха?

– Властолюбие – это самое страшное, что есть, хуже сребролюбия, это настоящая ловушка. Опасно опьянение властью, причем властью такой, какой нет ни в армии, ни на производстве, ни в предпринимательстве, ни даже в семье. Это страшная власть, она действительно отравляет. Мы видим людей, которые были хорошими священниками, но потом за счет властолюбия превратились в монстров. Есть люди, которые должны быть извержены из сана, по идее, за те беды, которые они натворили.

Об этом говорил покойный патриарх Алексий II: властолюбие и фарисейство одних соединяется с человекоугодием и раболепием других. Получается, это у них общий грех.

– Что нужно мирскому человеку, чтобы не впасть в такое раболепие?

– Если человек будет любить Христа, если он будет христианином, если он будет рабом Божиим, значит, ничьим больше рабом не будет. Не надо позволять делать из себя «половую тряпку». И если кто-то пытается это делать, надо помнить, что мы – свободные люди.

Венчание и постриг: разница

– С принятием сана отношение окружающих к вам как-то поменялось?

– С тех пор как 11 лет назад меня постригли в монашество, я на людях не показываюсь без подрясника. И люди на меня смотрят по-другому, я это ощущаю. Это в известном смысле защита, как ни странно. Могу вам привести пример, чисто психологический. У нас в Иваново есть река Уводь, и по вечерам там собираются «веселые компании». Иду я мимо как-то вечером. Смотрю: группа молодежи, шумят, буянят, ссорятся. И я прямо через них пошел, насквозь можно сказать. Я это сделал, не задумываясь, совершенно инстинктивно… Потом прошел еще метров двести и думаю: «Вот интересно: я сейчас человек немолодой, физической силы у меня уже не слишком много. Когда я был молодой и сильный, гораздо более бодрый, я бы перепугался, увидев такую группу, подумал бы, как их лучше обойти. А сейчас – прямо на них пошел!». О чем это говорит? О какой-то психологической стабилизации.

– Считается, что монашество – удел очень немногих людей, какая-то закрытая каста…

– Я думаю, что это ошибочный стереотип. Кроме того, он просто устарел. Он базируется на реалиях XIX века, когда духовенство было сословием, и монашество было социальной группой, границы которой определялись полицейскими правилами. Сегодняшний монах может взять свой паспорт, сказать: «Вы мне надоели, извините» – и уйти. Пусть его совесть будет нечиста и он будет в конфликте с Церковью – печально, – но такие случаи бывают. И послушник в любой момент может уйти. В отличие от брака, кстати сказать. Когда человек собирается вступить в брак, он еще ничего про брак не знает, он не должен иметь интимных отношений со своей будущей женой или мужем. А как нас повенчали – все, я уже муж, она уже жена, и брачная жизнь начинается. В монашестве совершенно противоположная картина: я, например, еще не монах, еще десять лет не буду им, а уже живу полностью монашеской жизнью. Образ жизни послушника, простого или рясофорного, практически ничем не отличается от образа жизни монаха.