Монахи. О выборе и о свободе - [25]
– С чего вы начали свой путь к Церкви в Америке?
– Прошел примерно год с моего приезда в Соединенные Штаты, и осенью 1986 года я, так сказать, стал реализовывать свой план по принятию христианства, ничего практически не зная о нем.
– Но начали с Православия? Ведь можно было бы пойти к протестантам, к католикам – традиционным для Америки конфессиям…
– Помню, я раз-другой зашел в римо-католическую церковь. Но все-таки понимал, что это должно быть Православие… Однажды специально поехал в приход Американской Православной Церкви в Сейлеме (Массачусетс), познакомился со священником, он мне дал какие-то материалы, сказал: «Познакомьтесь, почитайте и приезжайте, мы вас крестим». Но что-то вынуждало меня притормаживать… Я стал выдумывать поводы, чтобы дать задний ход. Такой известный каждому психологический трюк: собираясь идти в баню, начинаешь думать: «Нет, мне не до того, мне надо сейчас подмести пол»; только собрался пол подмести, думаешь: «Нет, надо душ сначала принять». Я понял, что в этом храме служат по новому стилю, и стал думать: «Что же, будут у меня праздники в один день, а в России – в другой? Так неправильно. Может быть, все это мне вовсе не нужно?»
Короче говоря, в результате этих рассуждений я вернулся в Бостон, в русскую Богоявленскую церковь. Решил посмотреть, сопоставить. И там я уже получил некий прямой импульс, то есть это было уже не мое движение, а воздействие на меня.Как говорится, когда человек делает шаг навстречу Богу, Бог делает шаг навстречу человеку. Я ждал священника и, стоя рядом с большой иконой новомучеников [15] (в Русской Православной Зарубежной Церкви новомученики были прославлены еще в 1981 году), начал ее рассматривать от нечего делать. Стоял и смотрел, смотрел на нее. Первым делом мне бросилась в глаза белоснежная церковь на заднем плане, над головами стоящих людей. А сбоку была изображена та же церковь, но разрушаемая. И вдруг в моем сознании «включилось» все, что я к тому времени знал о сталинизме, о большевистских гонениях на Церковь, о массовых репрессиях – я же читал «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, слышал бабушкины рассказы о взорванном храме Христа Спасителя… Во мне это как-то заработало, знаете, вошло как штепсель в розетку. Все стало ясно! И когда пришел священник, протоиерей Роман Лукьянов, я ему просто сказал: «Батюшка, я к вам пришел, чтобы вы меня крестили». Не то чтобы у меня сомнения отпали – я сомнений и не высказывал, – просто по-другому стал себя вести. Это произошло в 1986 году, а крестил меня отец Роман только в январе 1987 года, после четырех месяцев катехизации.
– Кстати, приходская жизнь Американской Церкви отличается от того, что есть у нас в России?
– Да, отличается, и, как правило, в лучшую сторону. С одной стороны, там более значим национальный фактор: для русских и для других людей, которые ассоциируют себя с русской культурой, православный приход в Америке – это не только дверь на Небо, но и связь с Отечеством. Они туда приходят как в свой мир, который они построили, на содержание которого они жертвуют; там встречаются друг с другом, сплачиваются вокруг этого земного центра с его небесной составляющей, понимаете? Церковный приход занимает значительное место в их земной жизни. А у русских, которые живут в России, гораздо больше возможностей найти другие центры притяжения, общения. Это раз.
Второй фактор связан с американским укладом гражданской жизни: у них принято участвовать в общих делах, в благотворительности, жертвовать свое время и деньги. И эта социальная устремленность к общему делу реализуется в приходе. Это характерно для Соединенных Штатов. И, конечно, надо просто учесть уровень материального благополучия.
– Эмигранты очень часто теряют национальную идентичность, забывают язык. У прихожан Русской Церкви как-то иначе?
– Я был знаком со многими приезжающими, так как мы вместе с приятелем в течение десяти или одиннадцати лет вели благотворительный клуб для эмигрантов, давали компьютерные уроки, в частности. И я видел характерную черту: проходит год-два, и они теряют русский язык. Начинают говорить на каком-то безобразном жаргоне, перемежая русские слова с английскими, теряя грамматику, теряя произношение. У людей личностно более крепких, более успешных социально этот процесс шел медленнее. А у тех, кого я встречал в Церкви – у русских эмигрантов прошлых времен (а в Бостоне тогда еще можно было встретить тех, кто уходил из Крыма вместе с Врангелем) – такого и вовсе не происходило. Вспоминается один интересный случай. Хорошо известно, что маленькие дети, куда бы они ни приезжали, очень быстро осваивают местный язык. И вот я прекрасно помню, как в церкви ко мне навстречу идет какой-то ребеночек, лет семи-восьми. Я его приветствую по-английски, а он со мной вежливо здоровается по-русски.
