Монах - [111]
Лоренцо остановился. Окаменев от ужаса, он глядел на несчастную с жалостью и отвращением. Потом задрожал, у него мучительно защемило сердце, колени подкосились, и он был вынужден прислониться к каменной перегородке, не в силах сойти с места или заговорить со страдалицей. Она же обратила глаза в сторону лестницы, но не заметила заслоненного перегородкой Лоренцо.
— Никто нейдет! — проговорили она наконец.
Голос ее был глухим и словно клокотал у нее в горле. Она горько вздохнула.
— Никто нейдет! — повторила она. — Нет! Они забыли про меня! И более не придут!
Помолчав, она продолжала тоскливо:
— Два дня! Два долгих, долгих дня без пищи! И нет надежды, нет утешения! Глупая женщина! Как я могла желать продления столь тягостной жизни! Но такая смерть! О Боже! Погибнуть такою смертью! После нескончаемой пытки! До сих пор я не знала, что такое голод… Чу! Нет. Никто нейдет. Больше они не придут!
Она умолкла, задрожала и натянула одеяло на обнаженные плечи.
— Как холодно! Я все еще не свыклась с сыростью этой темницы! Странно… Но пусть! Вскоре мне станет еще холоднее, но я этого чувствовать не буду. Я буду холодной, такой же холодной, как ты!
Она взглянула на сверток у себя на груди, склонила голову и поцеловала его. Но тотчас отдернула голову и содрогнулась с отвращением.
— Он был таким милым! И мог бы вырасти таким прекрасным, совсем как он. Всего несколько дней, и как они его изменили! Я бы и сама его не узнала. Но все же он дорог мне. Господи, как он мне дорог! Надо забыть, чем он стал. Я буду помнить только, чем он был, и любить его, словно он все такой же милый, такой же прелестный, такой же похожий на него! Я думала, что выплакала все мои слезы, но вот одна еще осталась!
Она утерла глаза прядью волос, протянула руку к кувшину, с трудом подняла его и посмотрела внутрь безнадежным взглядом. Потом вздохнула и поставила его на пол.
— Пуст! Ни капли воды. Ни единой капли, чтобы смочить мой пересохший, пылающий рот! Я бы отдала любые сокровища за глоток чистой воды. И ведь так страдать меня заставляют служительницы Божьи! Воображают себя святыми и мучают меня, словно адские духи! Они жестоки и черствы. И это они требуют от меня покаяния! Это они грозят мне вечной гибелью! Христос Спаситель, ты так не думаешь!
Она вновь посмотрела на распятие, подняла четки и начала их перебирать, а движение ее губ показывало, что она горячо шепчет слова молитвы.
Пока Лоренцо слушал ее стенания, в нем все громче говорила жалость. В первый миг столь страшное зрелище парализовало его чувства, но теперь он направился к узнице. Она услышала его шаги и с радостным восклицанием уронила четки.
— О-о! — вскричала она. — Кто-то идет!
Она попыталась приподняться, у нее недостало сил, и она вновь опустилась на солому, но Лоренцо успел услышать лязг тяжелых цепей. Он подошел ближе, а узница продолжала говорить:
— Это вы, Камилла? Вы наконец пришли? О, давно пора! Я думала, вы меня забыли и мне суждено погибнуть тут от голода. Дайте мне поскорее напиться, Камилла, ради Христа! Я ослабела после такого долгого поста и не могу даже приподняться. Добрая Камилла, дай мне испить, или я умру у тебя на глазах!
Боясь, что удивление может оказаться роковым для жертвы такой слабости, Лоренцо не знал, как обратиться к ней.
— Это не Камилла, — произнес он наконец медленно, ласковым голосом.
— Но кто же? — спросила страдалица. — Аликс или Виоланта? Мое зрение стало таким слабым, что я не различаю вашего лица. Но кто бы это ни был, если в вашем сердце есть хоть капля сострадания, если вы не более жестоки, чем волки и тигры, сжальтесь над моими мучениями. Вы принесли мне пищу? Или явились только, чтобы возвестить мою смерть и посмотреть, долго ли еще будет длиться моя агония?
— Вы ошибаетесь, — сказал Лоренцо. — Я не посланец жестокой настоятельницы. Я сожалею о ваших муках и намерен положить им конец.
— Положить конец? — повторила узница. — Вы сказали: положить конец?
В то же мгновение она уперлась в пол ладонями, приподнялась и устремила на пришельца испытующий взор.
— Великий Боже! Это не обман зрения. Это правда человек! Так говорите же! Кто вы? Что привело вас сюда? Вы пришли спасти меня, вернуть мне свободу, свет солнца и жизнь? Ах, говорите же! Ответьте скорее, пока во мне не пробудилась надежда, которая убьет меня, если окажется тщетной!
— Успокойтесь, — произнес Лоренцо сострадательным, ласковым голосом. — Настоятельница, на чью жестокость вы жалуетесь, уже поплатилась за свои преступления. Вам нечего больше ее опасаться. Через несколько минут вы будете на свободе и в объятиях друзей, с которыми вас разлучили. Вы можете положиться на мою защиту. Дайте мне вашу руку и ничего не бойтесь. Разрешите, я отведу вас туда, где вас окружат теми заботами, которых требует ваше истощенное состояние.
— О да! Да! Да! — ликующе вскричала узница. — Так значит, Бог есть, и справедливый Бог! О радость! Я вновь вдохну свежий воздух и увижу дивный свет солнечных лучей! Я пойду с вами, незнакомец! Я пойду с вами! Да благословит вас Бог за жалость к несчастной! Но я должна взять с собой и его! — добавила она, кивая на сверток, который все так же прижимала к груди. — Я не могу расстаться с ним. Я возьму его с собой. Он убедит свет, какие ужасы творятся в так называемых обителях Божьих. Добрый незнакомец, протяни мне руку, чтобы я могла подняться. Я совсем ослабела от голода и жажды, от горя и болезни. Силы совсем меня покинули! Так помоги же мне!
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.