Монах - [34]

Я пытался ее поднять, но мои попытки примирения вызывали у нее только раздражение. Она встала, вся дрожа, и ее ярость немедленно хлынула через край.

— Я узнаю имя моей соперницы, — проскрежетала она угрожающим тоном, — и, когда я его узнаю, ее не спасет никакая молитва. Вы просили только что о моей благосклонности, о моем покровительстве, стало быть, она зависит от меня? Кто она? Я требую назвать ее имя, напрасно вы будете пытаться укрыться от моей мести: вы будете окружены шпионами, и ни один ваш жест, ни один взгляд не ускользнет от меня. Идите, Альфонсо, вы жестоко заплатите за мое разочарование.

Говоря это, она захлебнулась; ярость перехватила ей горло, ее начала бить нервная дрожь, она вибрировала, как струна, которая вот-вот оборвется, и наконец с глухим полустоном-полувздохом рухнула на пол. Я бросился звать людей и, воспользовавшись общей суматохой, вызванной ее внезапным обмороком, покинул комнату, умчавшись так быстро, как только позволяло мне волнение.

Я был сражен. Вот каков был плачевный итог мой дипломатии. Ситуация, в которой теперь оказались я и Агнес, была еще хуже, чем прежде. Жестокое суеверие ее родителей вместе с неестественной страстью ее тетки ко мне, казалось, воздвигли перед нами несокрушимое препятствие. Терзаемый этими горькими мыслями, преисполненный негодования на самого себя и возмущения против судьбы, я бродил по бесконечным коридорам, пытаясь найти выход в сад, когда в одном из низких залов с открытыми окнами я заметил Агнес, сидящую за большим столом, посреди целой горы самых разнообразных свитков и рисунков. Когда я вошел, она даже не подняла голову, настолько была поглощена работой. Я подошел, не говоря ни слова. Она жестом велела мне сесть и показала на груду рисунков, которыми был завален стол. Я взял один из них наугад, исключительно из вежливости, чтобы сделать вид, что я его рассматриваю, пока она не закончит свою работу, но, как только я поднес его к глазам, меня охватило странное чувство.

Снаружи была тихая и прекрасная ночь, луна мягко освещала лужайки, казалось, благоухающее дыхание сада колыхало занавески, мягкая ночная свежесть вливалась сквозь открытые окна, чтобы умереть в свете лампы. Странная улыбка застыла на губах Агнес. Мучительная красота этого часа, присутствие Агнес, одиноко сидящей в этой огромной мрачной комнате, рядом со мной, составляли прекрасный аккомпанемент жуткому содержанию рисунков в моих руках. Их всех объединял центральный сюжет, везде один и тот же, а все вместе они рассказывали дикую, неправдоподобную историю, которая разворачивалась в целой серии картин. Казалось, все они доказывают одно и то же.

Я спросил Агнес, не она ли автор этих, таких оригинальных и странных, композиций. Они были выполнены в очень редкой технике. Это напомнило мне день, когда еще ребенком я случайно наткнулся на гравюру, представляющую шедевр испанской готики. Форма заостренных башен, которые вырастали из зелени совсем не так, как по логике они должны были подниматься (соответственно несколько странной детской логике), — все это меня погрузило в неописуемое недоумение. Они показались мне каким-то отклонением от природы, похожим на одно из тех бесполезных чудовищ, которыми она иногда развлекается. Глядя на рисунки, я почувствовал присутствие какой-то настоящей тайны, но это достигалось в меньшей степени сутью изображенных предметов, чем в каком-то допущенном нарушении естественных законов. Между тем один из этих сюжетов меня поразил больше других своей отвлеченностью, которая заключалась одновременно в позах всех персонажей и в строгой геометричности места действия.

Из глубины коридора, который исчезал в полутьме и в который открывалась низенькая дверца, казалось, движется фигура человека сверхъестественного роста в монашеской одежде. Из-за открытой двери была видна настоящая стена из голов с выражением ужаса различной степени на лицах. Самое интересное, что художник, используя все возможности хорошо понятой перспективы, даже поместил точно под притолокой двери, в удалении и как бы в неопределенной глубине стол, вокруг которого были навалены обезглавленные тела, и ужас этой картины в сочетании с жестом изображенного СУЩЕСТВА, казалось, выплескивался за рамки рисунка. Лицо этого СУЩЕСТВА было закрыто вуалью, на руке висели четки, одежда его, заношенная, грязная, была забрызгана кровью. Через дыру в одежде можно было разглядеть грудь с только что нанесенной раной. В одной руке ОНО держало лампу, в другой — огромный нож. Казалось, СУЩЕСТВО желает выйти из картины. Я повернулся к Агнес:

— Что это означает? Это игра вашей фантазии?

Она взглянула на меня, улыбаясь:

— О нет. Это фантазия разума гораздо более могущественного, чем мой. Но возможно ли, что, находясь уже три месяца в местечке под названием «Линденберг», вы никогда не слышали об ОКРОВАВЛЕННОЙ МОНАШКЕ?

— Вы — первый человек, который при мне произносит это имя, но^прошу вас, расскажите мне о ней.

— Я не смогу вам точно все рассказать, потому что все то, что я об этом знаю, исходит из семейной традиции, в которую все в этих краях верят, а сам барон в этом просто убежден. Что касается моей тети, с ее прирожденной склонностью исследовать и допускать в качестве евангельской истины все, что так или иначе относится к чудесам, то она скорее усомнилась бы в своем собственном существовании, чем в реальности ОКРОВАВЛЕННОЙ МОНАШКИ. Рассказать вам эту историю?