Монах - [26]

Их слышала только тишина, отблески слабого света падали на Матильду, наполняя комнату таинственным полумраком. Ни одного нескромного взгляда, ни одного любопытного уха, только время от времени звучал восхитительный голос Матильды.

Амбросио был в самом расцвете лет, рядом с ним была женщина, прекрасная, молодая, очаровательная, которая принесла себя в жертву ради любви к нему и теперь была на краю могилы. Он сидел на кровати. Его рука оставалась на груди Матильды, а золотистая головка обольстительницы так и покоилась у него на плече. Какой мужчина на его месте смог бы устоять перед таким непреодолимым соблазном? Он уступил и прижался губами к губам соблазнительницы, которые его искали. Безумство его поцелуев не уступало страсти его возлюбленной, он обнял ее со всем своим пылом, и на нее обрушилась поднявшаяся волна его желаний. Не было ни обетов, ни святых клятв, ни чести, было только всепобеждающее наслаждение этой минуты.

— Амбросио, о мой Амбросио! — выдохнула она.

— Твой, навеки твой! — вскричал монах, чувствуя, что он полностью растворяется в ней.

Глава III ЗАПАДНЯ

Вот они, эти разбойники, наводящие ужас на путешественников! Среди них найдется не один, кого распущенность строптивой юности вытолкнула из круга уважаемых людей.

Шекспир. Два веронца

Маркиз и Лоренцо шли очень быстро и через несколько минут были у дворца Лас Систернас. Ночь уже полностью вступила в свои права.

Оба они очень остро чувствовали сложность ситуации. Маркиз старался припомнить все обстоятельства, которые помогли бы ему уменьшить неблагоприятное впечатление от нечаянного открытия Лоренцо.

Положение Лоренцо было еще сложнее из-за Антонии, чьим интересам он боялся повредить, и поэтому он решил вооружиться спокойствием и постараться выслушать объяснения дона Раймонда до конца.

В особняке маркиз сразу провел гостя к себе в комнаты и, повинуясь правилам приличия, начал было говорить о том удовольствии, которое ему доставила эта настолько неожиданная встреча.

Лоренцо резко перебил его.

— Извините, — холодно сказал он, — что я не могу ответить должным образом на вашу любезность. Мной движет забота о чести моей сестры. Поэтому, пока вы не приведете мне достаточно веских аргументов, которые успокоили бы меня относительно вашей тайной переписки с Агнес, я не смогу больше смотреть на вас как на друга. И я с огромным нетерпением жду ваших объяснений.

— Прежде чем начать, прошу вас, дайте мне слово выслушать все до конца терпеливо и беспристрастно.

— Разумеется. Тем более что я не хотел бы выступать в роли судьи моей единственной, нежно любимой сестры, и до сегодняшнего дня у меня не было друга, который мне был бы более дорог, чем вы. Кроме того сейчас только вы можете помочь мне в деле, затрагивающем мое собственное сердце; я очень заинтересован в его успехе и поэтому не склонен достаточно глубоко вникать в ваши дела, если они не слишком явно посягают на законы чести.

— Как я рад, что мне предоставляется случай оказать услугу брату моей дорогой Агнес!

— Докажите мне, что я могу принять вашу услугу, не поступаясь честью, и в мире не будет никого, кому я был бы более счастлив быть обязанным.

Напряжение между ними несколько разрядилось, и, удобно устроившись в глубоком кресле, маркиз внезапно задал Лоренцо вопрос:

— Вы никогда не слышали, чтобы ваша сестра говорила об Альфонсо д‘Альворадо?

— Никогда. Но должен сказать, что мы практически всю жизнь были разлучены. В последний раз мы встречались два года назад, когда она решила уйти в монастырь. А до тех пор она жила у одной из наших теток в старинном немецком замке.

— Лоренцо, но если вы знали о ее намерении покинуть мир, почему вы ничего не сделали, чтобы отговорить ее?

— Вы несправедливы, маркиз. Когда я получил это известие в Неаполе, где'я тогда был, я постарался как можно скорее отплыть в Мадрид, чтобы помешать этому намерению, потому что считал его преступлением по отношению к ней. Короче говоря, примчавшись сюда, я бросился в монастырь Святой Клары, чтобы увидеть сестру, но она отказалась со мной встретиться.

Она ссылалась на то, что боится уж не знаю какого пагубного влияния, которое могло бы заставить ее отказаться от своего намерения. Я вызвал аббатису, стал настаивать на встрече с Агнес и не преминул громко объявить о своем неудовольствии всеми теми предлогами, которые используются, как я подозревал, чтобы сломить волю моей сестры. Настоятельница принесла мне записку в несколько строк, написанных рукой Агнес, где она подтверждала свое решение. Все усилия, которые я предпринимал позднее, натыкались на ту же непреклонность. Она согласилась встретиться только накануне пострижения. Эта встреча произошла в присутствии наших родителей, и я не помню минуты более мучительной. Она бросилась в мои объятия, как в объятия любовника, и ее слезы жгли мое лицо. Я предпринял еще одну попытку, привел все возможные аргументы, чтобы заставить ее изменить это ужасное решение. Ничто не помогало: ее сердце оставалось нечувствительным как к картинам тех удовольствий, от которых она отказывалась навсегда, так и к суровым требованиям и горьким сожалениям, которые ее ждут в новой жизни. Наконец я стал умолять ее по крайней мере объяснить мне причину отказа от мира и этого необъяснимого решения. При этих вопросах она изменилась в лице и вновь залилась слезами, но умоляла меня не настаивать, уверяя, что теперь она может найти покой только в монастыре. На следующий день непоправимое свершилось: она дала обет, а я утешался только тем, что мог иногда дать ей поплакать вместе со мной. Вскоре обстоятельства заставили меня на время покинуть Мадрид. Я вернулся только вчера вечером и еще не успел повидаться с ней.