Мон-Ревеш - [29]

Она сорвала ветку азалии, подошла на цыпочках к скамейке, бросила эту ветку в шляпу Флавьена, лежавшую около него, и потом, скользнув в кусты, как ящерица, спокойно приблизилась к группе людей, показавшейся на лужайке.

Флавьен проснулся. Собираясь надеть шляпу, он уронил ветку азалии; затем стал ее рассматривать как охотничьи собака, вынюхивающая дичь.

— Это объяснение в любви… — сказал он. — Ох, уж эти мне провинциалки, как они скучны! Ну, что ж, посмотрим!

Он оторвал один цветок и вставил его в петлицу, а ветку скомкал и сунул в карман. Затем встал и направился к зам ку, решив, поскольку его сердце ничем не занято, посмотрен, какое его ждет приключение.

Не сделав и трех шагов, он встретил Каролину.

«Только маленькие девочки, — подумал он, — позволяют себе такие выходки, когда играют. Они называю; это проказами».

Но Каролина, искавшая Натали, заговорила с ним в своей обычной манере:

— Здравствуйте, сударь, как поживаете?

Достаточно было взглянуть в ее прекрасные огромные глаза, живые и смелые, но спокойные, чтобы ни на минуту не усомниться в ее равнодушии и чистоте. И Флавьен предложил ей руку, которую она приняла без всякого замешательства, чтобы вернуться вместе с гостем к матери — немножко гордясь тем, что с ней обращаются как со взрослой дамой и очень стараясь идти ровным шагом — ведь до сих пор она только бегала, а не ходила.

IX

В это время Тьерре, отошедший было от Эвелины, чтобы не казаться слишком навязчивым, вернулся, будто бы невзначай, и возобновил свое состязание с нею.

— Вы любите бабочек, мадемуазель?

— Терпеть не могу. Они — эмблемы моего собственного легкомыслия, а я только и хочу, что отвлечься от самой себя.

— Ваш кузен Амедей, мадемуазель, очень любит бабочек.

— А-а! — как всегда, не подумав, сказала Эвелина. — Это потому, что их любит его тетушка.

Столь неосторожные слова едва не лишили Эвелину внимания, которым она рассчитывала завладеть. До этой минуты Тьерре видел в своих отношениях с дамами Пюи-Вердона лишь удовольствие походя помучить, испугать, вытеснить соперника, который попадется ему под руку. Теперь его взгляд быстро перенесся на Олимпию и Амедея; они стояли в уголке и тихо беседовали.

Казалось вполне естественным, что они советовались по поводу каких-то домашних дел с той, как бы узаконенной, таинственностью, с которой хозяева стараются не помешать досугу или развлечениям гостей. Однако Тьерре, полагая, что находится на пути к важному открытию, едва не забыл об Эвелине, в которой уже не было для него ничего загадочного, погнавшись за тенью новой тайны. Он вздрогнул от смутного любопытства, принятого Эвелиной за ревность.

«Натали угадала, — подумала она, — господин Тьерре влюблен в мою мачеху. Что ж, если надо дать бой, я его дам. Я не допущу, чтобы эта женщина, которой мы позволили завладеть сердцем нашего отца, не оставила нам ни одного жалкого обожателя».

Она действовала столь успешно, что Тьерре стал неотступно следовать за ней; он был немного озабочен, несколько резок, внутренне протестовал, но тем не менее его уже не отпускали если не оковы из цветов, то по крайней мере моток шелка, в котором он и запутался. Явился Флавьен; принимая похвалы и благодарность всего семейства, он думал лишь о том, чтобы среди всех находившихся там женщин (к Дютертрам прибыло несколько соседок) найти по глазам ту безрассудную особу или ту насмешницу, которая бросила ему в голову, то бишь в шляпу, ветку азалии. Прежде чем он успел встретиться глазами с Натали, она увидела цветок у него в петлице и сказала себе: «Или он никого не любит, или его легко отвлечь. Когда человек серьезно влюблен, он не отдается первой встречной, а этот цветок выглядит на нем, как объявление на доме, который продается или сдается внаем». Натали взяла газету и притворилась, будто просматривает ее; когда Флавьен, сделав ловкий маневр, нашел способ подойти к ней, чтобы поздороваться, она была уже хорошо подготовлена и оказала ему ледяной прием. Очень любезно поздоровавшись с ней, он удалился, думая: «Это уж наверняка не та красавица, чьи цветы я ношу в петлице».

Эвелина, даже не заметив его, так оживленно разговаривала и была настолько поглощена Тьерре, что Флавьен улыбнулся, сказав себе. «И это не она».

Какая-нибудь из дам, живущих по соседству? Среди них не было ни одной хорошенькой, а разве можно предположить, что за подобной тайной кроется смешная или неприятная особа?

Оставалась госпожа Дютертр. Она встретила и поблагодарила Флавьена с любезной и спокойной сердечностью; казалось, она не заметила цветка у него в петлице. Да и почему она должна была его заметить, если была тут совсем ни при чем?

Но вдруг Флавьен, в свою очередь, заметил кое-что. У Олимпии, в ее кружевном жабо, был цветок азалии, совершенно схожий с его цветком и только что срезанный — ведь, как известно, азалия, отделенная от стебля, живет лишь несколько минут.

«Вот оно что!» — подумал Флавьен. — Дорогой мой сосед, — сказал он Дютертру, — дело сделано, вы теперь хозяин маленького поместья Мон-Ревеш. Я им больше не занимаюсь. Но, — продолжал он, глядя на госпожу Дютертр, — как вы, так и ваша супруга, несомненно, поймете, что есть вещи, которые не продают и не дарят, семейные реликвии, о которыми не расстаются. Так я никогда и не собирался отдавать из рук кровать, комнату, маленький замок, на котором еще лежит, так сказать, отпечаток облика моей двоюродной бабки. Однако я был счастлив сегодня, отделив частицу от старой обстановки и принеся ее к вашим ногам, сударыня. Ничего более ценного, что я мог бы вам преподнести, чем эта священная для меня реликвия, я не нашел. Но так как я не могу принести башню Мон-Ревеша и поставить ее к вам на камин, позвольте мне сохранить ее для себя. Никто из членов вашей семьи не захочет жить в этой бедной башенке, такой печальной, такой уединенной. Но мне там хорошо, я уже полюбил ее, и мне было бы тяжело видеть, что в ней живет фермер. Я вам передаю, дорогой Дютертр, служебные постройки под пригорком, но прошу вас оставить мне мой холм, покрытый вереском, мой ров, заросший кустарником, и мое временное пристанище Мон-Ревеш рядом с вами. Вычтите, прошу вас, стоимость всего этого из общей стоимости поместья.