Моментальное фото - [9]

После обеда ноги перестали держать ее и она села у мешков, закрыла глаза – пространство вращалось как волчок и набирало обороты.

– Что с тобой? – спросил муж – заболела?

– Нет, просто скучно стало. Не видно, что ли?

– Работать надо лучше.

– От работы кони дохнут, – она открыла глаза и оперлась обеими руками о землю, чтобы не потерять равновесия. Струйка пота стекала по спине.

– Скучно? – спросила мать. – Вы бы сходили куда-нибудь. В театр или кафе.

– Спасибо, мне очень хочется в театр и в кафе, – сказала она и встала, и снова взялась за тяжелое ведро.

Она не помнила, как уехали мать с отцом. Она мало что запомнила из тех дней. Температура не падала и с каждым днем все сильнее болели почки; начался кашель, негромкий, но мучительный. Так плохо ей еще не было. Она лежала и ничего не делала, даже не ела. Она не знала какое сегодня число, растеряла дни недели, забыла месяцы и лишь помнила, что наступила вечная осень.

– Привет, – сказал муж однажды, – у меня сюрприз.

– Почему ты на меня кричишь?

– Я не кричу, это пар шумит.

– Какой пар?

– Прорвало какую-нибудь трубу. Теперь они точно приедут и залатают эту трещину.

Глупости, эту трещину можно залатать только вдвоем, – подумала она.

– У меня билеты в цирк, – сказал муж.

– Какой цирк?

– Ты же хотела куда-нибудь поехать!

– Почему ты не работе?

– Сегодня воскресенье, проснись!

– Хватит на меня орать, я не пойду не в какой цирк, я больна!

– Я специально поехал в город, чтобы купить для тебя билеты! Никакая ты не больна! Тебе просто нравится издеваться надо мной! Это единственное, он чего ты получаешь удовольствие!

– Хватит кричать! – выкрикнула она. – Ладно, едем в цирк.

* * *

Они поехали в цирк, от буквы Ц запахло детством, как будто тебя наказали за то, что ты переела мороженого; задача: сколько лет я не ела мороженого, если каждый месяц с ним равен десятилетию? Как выглядят подруги? – за десятилетия они состарились или умерли; а вот круглится тумба с теми же несмываемыми афишами: столетней давности молодежная группа приглашает на дископрыгалку столетней давности молодежь. Я тоже была молодой когда-то и не знала зачем дают молодость.

– Зачем дают молодость? – спросила она.

– Чтобы вспоминать ее в старости, – ответил Стас.

Всю дорогу Стас молчал, а ей было странно и чудно ехать в троллейбусе – как в лейбусе для троллей, как в сказочном экипаже; она совсем отвыкла от города.

Город подпрыгивал на дорожных неровностях и при каждом толчке рвота чуть-чуть поднималась – как ртуть в градуснике под мышкой. К счастью, они сели. Напротив тоже сидели люди, люди обыкновенные, люди с загорелыми лицами, люди улыбающиеся, люди спорящие дружелюбным матом, люди косящиеся на контролера и на глазок прикидывающие степень его свирепости. У всех людей нормальные жизни, до жути нормальные. Она смотрела как дрожало колечко на ручке зонтика, потом рука, державшая зонтик, умно поднялась и почесала ручкой зонтика хозяйское ухо.

Человек человеку волк, палач и дракон. Так, примерно, сформулируем.

Стас все смотрел на женщину с двумя детьми; нет не на женщину, на ее детей, особенно на маленькую девочку. Годик, наверное. Умеет говорить только «мама» и "дай". Девочка была в шапочке, которая налезла на глаза, из-под шапочки виднелись только губы. Губы гримасничали, примеряя выражения. Если представить ее взрослой, то каждое выражение будет что-то означать. Удивление. Сомнение.

Призыв. Счастье. Снова удивление. Сомнение. Проклятие. Плач. Мать серая от усталости. Пепельная. Пламя – угли – пепел – прах – и новая жизнь, прорастающая из праха. Все-таки она пустила на свет эту живую душу и тем горда

– а зачем? Зачем рождаться на свет, если всю жизнь проживешь вот такой серой?

Девочку положили в коляску и она скривилась; братик пощекотал пятку – замахала руками, скривилась снова; потянулась к матери и поцеловалась с громким чмоком, опять скривилась; мать дала ей свою сумочку, положила на животик – ух, как крепко схватилась, и какое блаженство на лице – держись крепче, не упусти.

Только собственность нас никогда не предаст; люди – яблоки счастья, полные ядовитых червей внутри. Радуйся, маленькая, пока можешь.

Уже у самого цирка (цирка был похож на большую кепку, брошенную на площадь) их чуть не сбил автомобиль. Автомобиль резко затормозил и развернулся, из багажника торчали несколько пластмассовых букв – достраивали надпись на магазине: …витеньси…

Голова прочти прошла, но тошнота с каждым шагом и толчком подступала к горлу, слово …витеньси… извивалось червем в мозгу и прогрызало извилистые ходы, как древоточец; кто-то орал, клоуны, должно быть, кто-то качался на трапеции, кто-то ездил на лошади по кругу, кто-то укротил трусливого тигра и кланялся по этому поводу, показывая беструсый зад – женщина, еще года три сможет притворяться молодой; кто-то направлял в глаза прожектор, и это было так, словно тебя обливают холодной водой в мороз – глаза перестали различать белый свет и видели вместо него синий. Я или сошла с ума, или серьезно заболела – думала она, успокоившись и смирившись. Мне не жарко и не холодно, мне и жарко и холодно сразу.

В антракте она увидела мальчика с мороженым и сразу влюбилась в мороженое. Мороженое было розовым и, наверное, пахло летней ягодой. Я тоже хочу такое; я хочу, два таких или десять, я хочу объесться мороженым и умереть от мороженного, пусть тогда меня наказывают, но за дело. Если я не съем мороженого сейчас, я встану и уйду и упаду под ближайшим забором. Она попробовала подняться, но не смогла – перед глазами поплыли хлопья серого снега.