Момент истины - [13]

— Орех — мое любимое дерево, — восторженно сообщил Тод и даже придвинулся ближе к Эйве, будто доверчивый щенок. — Иногда я наблюдаю за тем, как старик Матт, столяр, делает мебель. Я даже приношу ему сплавной лес, когда удается отыскать приличные куски. Он мне дает за это пару баксов.

И получает сам пару сотен, вырезая фигурки и продавая их состоятельным туристам, еле сдержав гримасу, подумала Эйва.

— Почему бы ему не раскрыть тебе кое-что из своих секретов, Тод? — сказала она. — Мне кажется, что у тебя должны быть золотые руки, — продолжала девушка, надеясь на то, что это отвлечет подростка от мыслей о больной ноге.

Она взяла в ладони его руку и, повернув ее, внимательно осмотрела его длинные загорелые пальцы. Такие руки вполне могли принадлежать врачу или художнику, решила Эйва.

— Я уже просил его, — покраснев и убрав руку, сказал Тод. — Но он только ворчит и говорит, чтобы я убирался.

Эйва рассмеялась. Ей хорошо была известна та нехитрая амплитуда, в пределах которой колебалось настроение Матта. Старик ежемесячно приходил в больницу по поводу своей старой язвы, которая, казалось, кислотой прожигала ему все внутренности. Он орал на медсестер и гонял их так, что многих доводил буквально до слез.

— Я поговорю с ним, если хочешь, — пообещала она. — Может быть, он все-таки выкроит для тебя немного времени.

Янтарные глаза Тода так и засияли. В его взгляде сквозило чувство, настолько близкое к обожанию, что Эйве даже стало неудобно, и она поднялась с песка. Попрощавшись с ребятами, она пошла в сторону дороги, напоследок подмигнув Тоду. Гари, как галантный кавалер, тащил на себе обе доски и шел сзади.

— Чувствую, на пляже у меня появилась целая орава соперников, — сказал он, когда они дошли до дороги.

Его белоснежные зубы сверкали на фоне загорелого лица. Казалось, он совсем не обращает внимания на открыто восхищенные взгляды девчонок, которые прошли мимо них. Впрочем, через секунду Эйва поняла, что это не так, и усмехнулась, увидев, как Гари провел рукой по своим длинным волосам, заправляя выбившуюся прядь за ухо.

Она постаралась скрыть от него свою усмешку.

— Спасибо, что донес доску. Отсюда я могу дойти одна.

— Нет, нет, и не проси! — возразил он. — Я пойду до конца. Я подожду на крыльце твоего дома, когда ты переоденешься во что-нибудь более светское и пойдешь со мной пообедать и потанцевать. А, что скажешь, Эйва? Мы сходим в один прелестный кабачок, вниз по побережью.

Она ответила не сразу. С одной стороны, ей не хотелось связываться с франтоватым кавалером, который, по словам Китти, славился тем, что знакомился с девушками, где придется, забавляя себя несколькими свиданиями с ними, а потом бросал. И дело было вовсе не в том, что Эйва чувствовала, что может влюбиться в Гари. Она не собиралась этого делать. Но кто поверит в это в Сисайде?

С другой стороны, перспектива вечера в одиночестве совершенно не прельщала девушку.

— Ну хорошо, — сказала она через минуту. — Договорились. Но я все же сама донесу доску до дома. А ты заедешь за мной в восемь.

— Минута в минуту, красавица! — воскликнул он обрадованно.

Весело помахав ей рукой, он трусцой по извилистой дороге направился к отелю, держа свою доску через плечо, как винтовку. Эйва медленно шла к дому, предвкушая обед, танцы и комплименты, которые, как она уже знала, обязательно обрушит на нее велеречивый Гари, увидев ее в оранжевом шифоновом вечернем платье.

И все же… Пытаясь вызвать у себя в воображении образ Гари с его зеленоватыми глазами, светящимися одобрением при виде ее наряда, Эйва чувствовала, что он заслоняется другим человеком… Его лицо тут же возникало перед ее мысленным взором. Смуглое, погруженное в раздумья… Лицо, которое достаточно было только вспомнить, чтобы сильнее забилось сердце…

4

Эйва была вне себя от ярости.

Перед ней на постели лежала круглолицая юная блондинка с переломом обеих ног, которые были забраны в неуклюжие гипсовые повязки и через блок на проволоке подвешены к потолку. Девчонка капризничала, чтобы позабавить своих приятелей, которые пришли навестить ее.

— Не пойму, почему в вашем дурацком лазарете не дают мартини?! — повторяла она уже, наверное, в сотый раз. — В конце концов, я плачу за пребывание здесь! Я заплатила за отдельную палату! Тебе из-за меня повысят зарплату, медсестра! Я просто умираю от жажды! Хочу мартини!

— Слушай, сестренка… Ну, в самом деле, не будь такой тормозной, — насмешливо проговорил темноглазый молодой человек с налаченными волосами и усиками. — Знаешь, что Бинни сегодня вынесла на тех чертовых волнах? И не жалуется, заметь! Она идеальный пациент для вас и заслуживает вознаграждения.

Выражение лица Эйвы оставалось каменным. Она боялась говорить, так как чувствовала, что не сможет сдержаться и выдаст то крайнее презрение, которое она испытывала ко всем беззаботным богатым разгильдяям, которые едут в Сисайд на своих спортивных тачках, пренебрегая всеми ограничениями в скорости, которым плевать на предупреждающие знаки о высоких приливах, расставленные вдоль всего берега. Они все равно берут свои доски и лезут в воду.

Родители Бинни — так друзья звали свою избалованную подружку — уже прислали ей четыре десятка роз из Сан-Франциско и в данный момент летели сюда на личном самолете, чтобы поскорее отправить свою ненаглядную девочку домой, к «домашнему специалисту», как они сообщили по телефону доктору Стонтону.