Момент истины (В августе сорок четвертого...) - [13]

Я бы многое мог ему сказать, но противоречить в таких ситуациях – пустая трата времени. К тому же мне смертельно хотелось спать.

Он вещал, а я сидел перед ним на табурете, делая вид, что внимательно слушаю, и даже согласно кивал головой; в одном же месте, заметив улыбку на лице майора, я тоже как дурак улыбнулся. Более всего я боялся, что забудусь хоть на мгновение, усну и свалюсь.

Наконец он умолк и, сопровождаемый майором, отправился отдыхать. Я спускался за ними по лестнице, лихорадочно измышляя предлог, чтобы отозвать майора в сторону и переговорить.

Внизу, извинясь перед начальством, он заскочил в кабинет, где сидел дежурный – румяный усатый капитан с орденом Красного Знамени на гимнастерке. Я вошел следом и, прикрыв за собой дверь, без обиняков сказал, что мне надо чуть позже позвонить начальству по «ВЧ».

– Откроешь ему кабинет, – вешая ключ на доску, приказал майор дежурному.

– И не в службу, а в дружбу, – мгновенно продолжал я, – разреши посмотреть следственные дела.

– Тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, аж переночевать негде, – оборачиваясь, не без ехидства заметил майор и велел дежурному: – Передай Сенчиле, пусть покажет… Только карателей и пособников!.. Ты извини – начальство. – Кивнув в сторону двери, он торопливо сунул мне руку. – Заскакивай завтра.

«Только карателей и пособников!..» И за это спасибо… На большее я и не рассчитывал.

– Минутку. – Удерживая его ладонь, я бесцеремонно загородил дорогу. – Ты на Каменских хуторах горбуна Станислава Свирида знаешь? Чернявый такой… нервный.

– Не знаю, – выдернув руку и обходя меня, сказал майор. – И фамилия не встречалась.

– А Павловского?

– Какого? Один сидит у нас.

– Это старший. – Сам удивляясь своей настырности, я у самого выхода ухватил майора сзади за рукав. – А сын?

– У него два сына. – Открыв дверь, майор проворно ступил через порог и уже из коридора повторил: – Заскакивай завтра…

Немного погодя я сидел в чьем-то пустом прокуренном кабинете и при тусклом свете керосиновой лампы просматривал следственные дела на бывших старост, полицаев и других пособников немцев.

В протоколах значились весьма стереотипные вопросы и почти одними и теми же словами фиксировались ответы подследственных. Большинство из них было арестовано еще несколько недель назад. Ничего для нас интересного. Совершенно.

«…Расскажите, когда и при каких обстоятельствах вы выдали немцам семью партизана Иосифа Тышкевича?»

«…Перечислите, кто еще, кроме вас, участвовал в массовых расстрелах советских военнопленных в Кашарах в августе 1941 года?»

«…При обыске у вас обнаружены золотые вещи: кольца, монеты, бывшие в употреблении зубные коронки. Расскажите, где, когда и при каких обстоятельствах они к вам попали?»

Понятно, они боролись за жизнь, отказывались, отпирались. Тоже довольно однообразно, одинаково. Их уличали свидетельскими показаниями, очными ставками, документами.

Каратели, убийцы, мародеры – но какое отношение они могли иметь к разыскиваемой нами рации и вообще к шпионажу? Зачем они нам? Зачем я трачу на них время?

А вдруг?..

Это «А вдруг?» всегда подбадривает при поисках, порождает надежду и энергию. Но я клевал носом и еле соображал. Чтобы не заснуть, я попытался петь – меня хватило на полтора или два куплета.

Дело Павловского-старшего выглядело точно так же, как и другие: сероватая папка, постановление об аресте, протоколы допросов и далее неподшитые рабочие документы.

Он был арестован как фольксдойче, за измену Родине, однако что он совершил криминального, кроме подписания фолькслиста и попытки уйти с немцами, я так и не понял.

И не только я. За протоколами следовала бумажка с замечанием начальства:

«т. Зайцев. Не вскрыта практическая предательская деятельность П. Необходимо выявить и задокументировать».

Задавался между прочим Павловскому и вопрос о сыновьях, на что он ответил:

«Мои сыновья, Казимир и Николай, действительно служили у немцев на территории Польши в строительных организациях, в каких именно – я не знаю. Никакие подробности их службы у немцев мне не известны».

Вот так. В строительных организациях. А Свирид уверял, что в полиции. На ответственной должности.

Собственно, полицаи и другие пособники нас мало интересовали. Однако меня занимало, что делал Казимир Павловский и двое с ним в день радиосеанса вблизи Шиловичского леса? Как он оказался там? И почему все трое экипированы одинаково, в наше якобы офицерское обмундирование? Для того чтобы лазать по лесам, это не нужно, более того – опасно. Впрочем, я допускал, что относительно их вида, деталей внешности Свирид с перепугу мог и напутать.

* * *

Минут десять спустя, сидя у аппарата «ВЧ» в кабинете начальника отдела, я ждал, пока меня соединят с подполковником Поляковым.

Я звонил, чтобы доложить о ходе розыска и в тайной надежде, что в Управлении уже получен текст расшифровки или, может, какие-нибудь новые сведения о передатчике с позывными КАО и о разыскиваемых.

Такая надежда в тебе всегда. И вовсе не от иждивенчества. Сколь бы успешно ни шли дела, никогда не забываешь, что группа не одинока, что на тебя работают, и не только в Управлении. Кто-кто, а Поляков не упустит проследить, чтобы делалось все возможное повсюду, в том числе и в Москве.