Молотов. Полудержавный властелин - [4]

Но не перестаю удивляться забывчивости многих наших сограждан, особенно моих ровесников и тех, кто постарше. Я, например, отлично помню до сих пор события, формулировки, фамилии, даты, упоминавшиеся в газетах сороковых — пятидесятых годов. Недавно по телевидению я услышал рассказ бывшего крупного военного прокурора о том, что он раньше не знал о характеристике Ленина Сталину в завещании. Я же читал завещание еще ребенком, в сороковые годы. У отца на полке стояло несколько политических книг, и среди них одна, изданная в 1936 году, где приводятся наиболее острые отрывки из ленинского завещания, причем с комментариями Сталина (сборник произведений к изучению истории ВКП(б). Политиздат, тираж 305 тысяч экземпляров). Не помню, чтобы тогда этому придавалось большое значение. Пожелтевшая книга стоит у меня до сих пор. Но когда я показывал ее после XX и XXII съездов знакомым, возмущенный прозвучавшими с высокой трибуны словами о том, что Сталин якобы скрыл завещание Ленина, взрослые листали эту книгу с любопытством и мрачно молчали. Так у меня возникло неверие Хрущеву и желание самому покопаться в истории.

Над этой книгой я работаю двадцать один год и не тороплюсь: пусть выйдет, когда всем надоест читать на эту тему, — так интересней. У меня в запасе вечность или хотя бы этот мальчик, что сидит напротив в электричке…

В журнале «Огонек» я прочитал о том, что известный снимок «Ленин и Сталин в Горках» не что иное, как монтаж, подделка. Я сразу вспомнил, как мы с Молотовым листали «Иллюстрированное приложение к «Правде» от 24 сентября 1922 года, где был впервые опубликован снимок. Эту газету читал Ленин. Так что ж, получается, что монтаж был сделан при живом Ленине?

Сидим за столом. За окном — ясный зимний день России. Подмосковье, высокие сугробы. В снегу деревья, кусты, крыши…

— Не все сбылось, как думали, — говорит Молотов. — Многое на деле получилось не так. Многое сделано замечательно, но теперь этого недостаточно. Вы пришли на готовенькое, но поработать вам придется крепко.

Он говорит, а я смотрю на снимок ленинских похорон: Сталин согнулся под тяжестью гроба Ильича, рядом подставил свое молодое плечо Молотов… Руководители были молоды, как страна.

На государственной даче в Жуковке Молотов прожил свои последние двадцать лет. После смерти жены (П. С. Жемчужина умерла в 1970 году) за ним ухаживали две очень заботливые и приветливые женщины — племянница жены Сарра Михайловна Голованевская и Татьяна Афанасьевна Тарасова — обе, под стать хозяину, хлебосольные, гостеприимные.

Мы обычно беседовали с двенадцати до четырех дня.

— Ешьте щи с кусками! Старорусская пища. Помню с детских лет. Куски черного хлеба настрогаешь в щи и кушаешь, — говорит Молотов. — Вот берите груши — нам из Грузии прислали по радио! Налейте себе коньячку, как Сталин говорил — для фундаменту! И мне на копейку можно. А эту пустую пора убрать. Микоян говорил: «Пустая бутылка керосином пахнет».

В половине наших встреч, да, точно, в семидесяти из ста сорока, в 1970–1977 годах участвовал Шота Иванович Кванталиани, историк по образованию, добрейший человек, с живым, ярким, моторным характером. Он умер внезапно в декабре 1977 года — и пятидесяти не было. Все советовал мне, как начать эту книгу: «Пиши так: старый добрый Белорусский вокзал…»

А Молотов прожил еще почти девять лет, но ездил я к нему с Белорусского уже без Шоты Ивановича. Приезжали старые друзья-писатели, ученые, военные, но круг знакомых был строго ограничен.

Несколько раз за годы наших встреч по Москве, в самых авторитетных учреждениях ходили слухи о смерти Молотова. Немедленно звоню в Жуковку:

— Можно Вячеслава Михайловича?

— Он самый.

Так было три раза, не меньше. Приезжаю — в окне светелки видна его голова. Работает.

— Я человек девятнадцатого века, — говорил он. — С каким суеверием люди вступали в новый век, боялись всего!

Он дожил до «летающих тарелок» и нового курса партии на перестройку и ускорение. Перевел сто рублей в Фонд помощи жертвам Чернобыльской АЭС имени В. И. Ленина — смотрю на почтовую квитанцию от 18 июня 1986 года.

Уезжаю в Москву — он стоит в проеме двери, держась за косяк. Грустный-грустный, провожающий взгляд…

«Будут, конечно, на нашем пути срывы, неудачи, — говорил он, — но империализм все-таки трещит по швам!»

Он умер на девяносто седьмом году 8 ноября 1986 года, в тот день, когда ровно шестьдесят девять лет назад стоял рядом с Лениным, провозглашающим Советскую власть. Вскрыли его завещание. В конверте была сберегательная книжка: пятьсот рублей на похороны — все накопления.

Еду на электричке с Белорусского вокзала. Стремлюсь получить историю из первых рук. Конечно, субъективную историю, но без нее, вероятно, и объективная не будет полной. А напротив меня на скамейке сидит мальчик и смотрит в окно…

Ноябрь 1990

* * *

Я — эмигрант во времени.

В разные десятилетия народ бывает разным. Люди перерождаются. Ощущаю это на себе. В детстве, да и потом, в юности, я старался тратить на свою персону минимум, и не потому, что не было денег, а потому, что считал — человек должен обходиться только самым нужным для жизни. Помню, лет в десять пошел в кино, захотелось купить бутылку апельсиновой воды, и деньги мама дала, да подумалось мне: как тяжко достаются отцу-летчику эти деньги… К тому же я читал о том, как экономил на себе Феликс Дзержинский.