Молотобойцы - [29]

Миновали последние старые потемневшие срубы без крыш, заросшие сверху травой. Игравшие в бабки ребята на мгновенье оторвались, чтобы взглянуть, кого ведут, и опять принялись за метанье костяшек – зрелище им было не в диковинку. У крайней избы партию догнала Аленка. Улучив удобную минуту, она подбежала к Касьяну и сунула ему узелок с запасом.

– Деда и Наумка приказали земно кланяться и передать, чтобы ты, Касьянушка, крепился и не очень печалился: они-де тебя из ямы выдюжат.

– Передала запас – и отваливай! – закричал досмотрщик, и Аленка отбежала.

Пройдя истоптанным лугом, рабочие подошли к подошве горы, покрытой мшаными полянами и чахлыми кустарниками.

Здесь стоял одинокий бревенчатый сарай, прижавшийся к горе. Один за другим проходили за дощатую скрипучую дверь. Угрюмый, равнодушный ко всему Касьян шагнул через порог и оказался в жарко натопленной избе с пузатой печью. Изба была полна народу. Здесь ему, как и другим, дали затасканные кожаные рукавицы и чугунный светильник с топленым салом, похожий на сковородку.

Потом Касьяна толкнули в низкую дощатую дверь, и, когда она за ним закрылась, его охватил слепой, мертвенный, непроглядный сумрак, в котором сальным пятном выделялась часть стены, освещенная огоньком светильника.

Передний мужик спускался по небольшой деревянной лестнице. Касьян последовал за ним и оказался на квадратной площадке, где стоял присмотрщик.

– Айдай-ка, спускайся за мной, – сказал он, – да держись крепче, не оборвись и береги башку, вмиг отшибешь темечко.

С краю площадки чернела небольшая яма – в нее как раз только можно было пролезть человеку. В стене около ямы торчали железные скобы. Присмотрщик привычным движением ухватился за первую скобу, спустил ноги в яму, потом перехватился за нижнюю скобу и скрылся под землей.

Касьян оглянулся – деваться было некуда: бревенчатые стены, позади изба, полная казаков и присмотрщиков. Вспомнил переданный Аленкой наказ деда «крепиться, они-де с Наумкой его выдюжат», и ухватился за скобу. Его ноги болтались в темноте и нащупали что-то твердое. Это была узкая перекладина приставной лестницы. За ней последовала другая перекладинка. Придерживаясь руками, Касьян стал спускаться вниз и через десятка три ступенек очутился на следующей нижней площадке.

– Гляди в оба, а то шею свернешь! Берись опять за скобу – и айда дальше!

Слабый свет светильника нащупал опять небольшое квадратное отверстие в земле и новые скобы в стене. Касьян снова погрузился в яму и спускался все ниже по сырой скользкой лестнице. Он боялся замедлить – сверху за ним шваркали и спускались две ноги в тяжелых сапогах и сыпали комья сырой земли.

Таких площадок и приставных лестниц пришлось миновать около десятка. Всюду капала вода, откуда-то сильно дул ветер, и глубокий мрак подавлял безнадежной тоской. Касьян видел светлое пятно от светильника на уходившей вверх, покрытой плесенью и слизью толще темной земли и две перекладины, за которые он цеплялся.

Наконец под ногами захлюпала мутная бурая лужа, глубиной почти по колено. Вправо и влево шли ходы, дудки, низкие и узкие – двум человекам с трудом разминуться. Касьяну пришлось нагнуть голову, чтобы войти в эту дудку, где в тусклом свете слабо мелькала тень ушедшего вперед присмотрщика.

Пригнувшись, Касьян шел по жидкой грязи. «Посторонись!» – раздался окрик, и Касьяну пришлось шарахнуться в сторону и прижаться в выбоине в стене, чтобы пропустить рабочего, толкавшего вперед тачку, наполненную кусками красноватой руды.

Свернув в боковую дудку, начальник партии остановился и стал строить в ряд всех обреченных на подземный труд.

– Пожалуйте, гости дорогие! – раздался насмешливый голос. – Разве так волюшка приелась, что пришли сюда в смертоносный мрак?

Из темноты, гремя цепью, волоча тачку, вышел человек, завернутый обрывками бараньей шкуры, весь косматый и дикий. С половины головы свисали до плеч спутанные пряди волос, другая половина головы была когда-то выбрита, как у каторжника, и отросшие волосы торчали жесткой щетиной. Одна нога, также обмотанная шкуркой, была прикована трехаршинной цепью к тачке. Несмотря на грязь и сумрак, лицо этого обреченного поражало бескровной серой бледностью.

– Ипат Иваныч, наше вам почтеньице. Опять привели новых детушек к корыту крыс кормить?

– Ой, Изоська Неумытый, помалкивай! – ответил начальник партии. – Ты все еще не укротился?

– Как же, разве можно тебе перечить? В кротости держава, кротость и зверя смиряет.

– То-то же, а то смотри, опять постегаю тебя.

– С постеганием, Ипат Иваныч, пожалуй, и отопиться нечем будет, и на лучину не добудешь.

– Полно лясы точить!

– Не лясы, не лясы, а ребятам поучиться надо у старика Изоськи. Сказано в книгах: «От отца-матери иди, не в один, а в оба гляди!» А я, кажись, не в подворотне свет видал, где только не побывал, даже теперь в ад преисподний живьем спустился.

– Довольно! – строго прикрикнул Ипат Иваныч. – Почему у тебя огня нет? Верно, на боковую залег, лодырь?

– Где же мне на боковушку? Спасти бы только свою душу, а то крысы уши и нос чуть не отъели, не только сальную свечку, а и трут и кремень слопали. Чем же мне было лучину разжечь?