Молот ведьм - [25]

Джустиниани пожал плечами и ничего не ответил, но внимательно и с улыбкой слушал собеседника.

— С другой стороны, договор с дьяволом. — На лице Нардолини заиграла лукавая улыбка. — Агриппа усматривает в этом имитацию крещения. В Париже есть церковь Сатаны, у неё — родственные общины в Базеле и Берне, а ещё одна недавно открылась в Риме. Там адепты подписывают договор с дьяволом. Но… — тут он помрачнел, — это далеко не всегда даёт результат, вот что дурно.

— Даже так? — вежливо осведомился Джустиниани, но комментировать услышанное не стал.

— Да, — кивнул мессир Альбино, и в глазах его промелькнула горечь разочарования. — Что до опыта, вспомним Пьетро Мерано. Он, неудачливый врач, слыша, что оккультные целители получают много, прошёл дьявольские церемонии, после чего у него проявились исцеляющие способности, и его доход во много раз превысил прежние заработки. — Гость опустил глаза, затем продолжил, — все слышали и про обычай колдунов, находясь на смертном одре, передавать магические способности ближайшему родственнику, чтобы спокойно умереть. Смерть некоторых длится несколько дней и даже недель, прежде чем не решится вопрос преемственности.

Винченцо кивнул, но возразил собеседнику.

— Но вы же не можете не понимать, что всё это вовсе не апостольское, а дьявольское преемство.

— Многие заклинания основаны на молитвах, уверяю вас.

Джустиниани усмехнулся.

— В этом-то и кощунство. Молясь, я восхваляю Бога, благодарю Его, или уж… смиренно прошу. Маг — требует. Вера полагается на волю Божью, идея магии — заставить Бога действовать. Те, кто молятся, укрепляются в вере, те, кто увлекается магией, неизменно теряют свою веру, если вообще когда-то имели её.

— С этим я не спорю, — любезно уступил мессир Нардолини. С уст его, казалось, сочился мёд. — Когда чародей берёт библейские фразы, он отсекает их от Бога, а оторванные от Бога слова становятся добычей дьявола. Это, конечно, верно. И всё же, думаю, вы не будете отрицать, — мягко заметил мессир Альбино, — обаяния магии для смертного. Магия любви, магия исцеления и наведения болезней, магия преследования и защиты, магия денег и могущества и наконец, — он судорожно вздохнул, — самое соблазнительно, магия смерти. Какие возможности… Кто устоит?

— Мессир Гвидо, мой дядя, как я слышал, тоже увлекался магией? — любезно спросил Винченцо, незаметно уходя от ответа, — вы были с ним знакомы?

Нардолини кивнул.

— О, да, около трёх лет. Нас познакомил мой друг Андреа Пинелло-Лючиани, удивительно тонкий ценитель изящного. Вы с ним уже знакомы. Ваш дядя обладал феноменальными способностями, это надо признать, он был истинный адепт чёрной магии, потому-то я и не удивился, узнав, что вы купили Корнелия Агриппу. Он передал вам свои колдовские силы?

Винченцо молча поднял глаза на собеседника. Такого поворота в разговоре он не ожидал, однако понял, что Нардолини вовсе не думал удивлять или шокировать его, просто искренне любопытствовал. Кот стоял на столе, задрав хвост, и не спускал недобрых глаз с гостя.

Джустиниани же выручили врождённая светскость и благоприобретённое бесстрастие.

— Я не хотел бы распространяться о таких вещах, — многозначительно уронил он, заметив, однако, как странно блеснули при этом глаза его собеседника.

Тот впился взглядом в лицо Джустиниани, и черты мессира Альбино исказила чуть заметная напряжённая гримаса — не то потаённой зависти, не то болезненного любопытства: мимику этого лица Винченцо до конца не понимал.

Но он знал, сколь мало можно прочесть по его собственному лицу, и остался безучастен.

Тут, однако, мессир Альбино вспомнил, что засиделся и напрасно отнимает драгоценное время хозяина, человека, как он сразу понял, высокой учёности и большого ума, после чего торопливо откланялся.

Проводив его, Винченцо вернулся в библиотеку.

Размышления его были сбивчивы и сумбурны, но сам Джустиниани любил быть последовательным: вначале он сжал с краёв обложку книги и убедился, что записка неизвестного Веральди исчезла. Это было ожидаемо.

Но вот слова Альбино о Гвидо…

Винченцо вспомнил, как умирающий протянул ему трепещущую ладонь, пытался подняться, соскользнул на подушку, однако с непонятной настойчивостью тянул и тянул к нему руку. Помнил он и сухость, даже призрачную лёгкость дрожащей длани больного, её предсмертный трепет, свист губ, слова «возьми…»

Но мысль о том, что он получил от дядюшки какую-то силу, была под стать здравомыслию спиритического сеанса. Вину и грехи дяди Гвидо Винченцо простил. Простил его бездушную жестокость и мстительность. Господь ему судья. Но мысль о том, что завсегдатай модных салонов и заядлый волокита, кутила и картёжник, его сиятельство граф Гвидо Джустиниани, его дорогой дядюшка — маг и колдун, который не мог умереть, пока не передал ему, ближайшему родственнику, своих магических способностей, — неожиданно произвела на Винченцо необычайное действие: он расхохотался.

Его несколько минут сотрясало смехом, так, что и глаза заслезились. Дурной анекдот, ей-богу.

Однако хохот его вдруг резко прервался. Шутки шутками, а странность вчерашнего бесовского видения, причин которого Винченцо, сколько не искал, не находил, теперь хоть в какой-то мере прояснилась. Но Джустиниани не верил в возможность совращения человека в область дьявольскую без его добровольного согласия, сам же он, не имея нужды ни в самоутверждении, ни в мести, ни в деньгах, ни в запретных утехах, не нуждался и в силах, могущих даровать всё это.