Молот ведьм - [10]

— Правда ли, что Джустиниани собирается жениться на дочке Габриеля? — маркиз, не глядя на подруг, заложил пилочку для ногтей в несессер, — об этом судачили в толпе.

Герцогиня невысоко оценила подобную болтовню.

— Зачем ему Джованна Каэтани, за которой ничего? Кстати, сколько вы даёте за дочерью, Марио? Пятьдесят?

Маркиз кивнул, но лицо его омрачилось. Его дочурка Розамунда, увы, не отличалась красотой, и Марио не надеялся, что Джустиниани клюнет на приданое. Теперь он и сам куда как не нищий. Дочь было подлинным крестом маркиза: ей было уже двадцать восемь, и она не только не привлекала мужчин внешностью, но и отталкивала назойливой докучностью.

— Сейчас начнётся, — предрекла Мария Леркари и едва не облизнулась, — весенний гон невест. У Энрико Бьянко сестра на выданье, хоть кто её возьмёт, один чёрт знает, Вирджилио надо пристроить племянницу Елену, замуж пора Катарине Одескальки и Джованне Каэтани, да добавьте вашу дочь, Марио, да Марию Убальдини. Мне вообще-то казалось, на Елене Бруни женится Убальдини. Да не срослось…

Глаза герцогини Поланти сверкнули.

— Марии Убальдини замуж не выйти вообще, помяните моё слово, — уродливое лицо герцогини исказилось в рыльце готической горгульи. — Что до Елены, то девица не дура, — проронила она. — Думаю, она слышала и о его проигрышах, и о прошлогоднем жульничестве на бегах. К тому же — прекрасно знает, что у Убальдини роман с её тёткой Ипполитой.

— Вы это всерьёз? — Марио ди Чиньоло был, казалось, изумлён, — неужто наш дорогой Вирджилио носит рога?

— А то вы сами не знаете, Марио. Не валяйте дурака. Ипполита Массерано готова расставить ноги перед каждым, и ваш собственный племянничек Элизео может многое на сей счёт порассказать. Да и не только он, кстати. Сейчас говорят об Убальдини.

— Неужели мир так ужасен? — вопросил Марио ди Чиньоло с подлинной горечью.

Впрочем, те, кто знали его достаточно давно, безусловно, поняли бы, что горечь и недоумение маркиза притворны. Он прекрасно знал о похождениях Ипполиты Массерано, и сам был одним из её любовников.

В высшем римском обществе почти все амурные интрижки были известны. Здесь толпились десятки знатоков любовной мимики, которым достаточно было подметить позу или взгляд, чтобы понять возможность будущей связи. Несколько любопытных особ, вроде Гизеллы Поланти и Марии Леркари, бдительные и внимательные, на больших празднествах, где столь часты необдуманные шаги, с искусством карманных воров ловили отрывки разговоров, томность взгляда, дрожь пальцев, неосторожный взгляд. Иногда выступали свахами, чаще шантажистами, но всегда — сплетницами.

— Так что все же с девчонкой-то случилось? — тихо поинтересовался напоследок маркиз. — Я эту Франческу видел — тихая мышка. С чего бы ей вдруг спятить? Я просто подумал, что Рокальмуто мог сестрицей-то и пожертвовать… на мессе-то.

— Тс-с-с! — змеёй прошипела в ответ донна Леркари. — Положим, что так оно и было, да, поди — докажи.

* * *

Тем временем с кладбища в дом Одескальки вернулись Катарина Одескальки, Елена Бруни и Джованна Каэтани. Катарина сняла с плеч тёмную шаль, положила её на спинку кресла и с тревогой посмотрела на Джованну. Та была бледна, её знобило. Девушка протянула к огню камина трясущиеся руки и сидела, низко опустив голову. Елена, молча переглянувшись с Катариной, позвонила служанке и попросила принести немного вина и фруктов.

— Ты не должна так убиваться, Джованна. — Катарина была в отдалённом родстве с подругой, знала её с детства, но сейчас не понимала причин её огорчения. — Ещё ведь ничего не решено.

Джованна резко вскинула голову.

— Как мог крестный сказать такое? Он любил меня! А теперь мне говорят, что он хотел, чтобы я вышла замуж за этого негодяя. Может ли это быть?

— Ну, почему негодяя? — Катарина погладила подругу по плечу, — я не слышала о нём ничего дурного.

— Ты не видела его лицо? — возмутилась Джованна. — Страшное, застывшее, безжизненное. Восковая кукла!

Служанка внесла поднос, и Катарина поспешно налила подруге вина.

— Ты не права, — мягко возразила она, протягивая Джованне бокал, — он красив, у него мужественное лицо. А что он не улыбался, так ведь на похоронах смех неуместен.

— Он лицемер. Он ненавидел крестного, никогда не появлялся в доме, вёл предосудительный и разнузданный образ жизни! А теперь ещё и изображает скорбь! Плач наследника — замаскированный смех, кто этого не знает? — Джованна была мрачна и насуплена.

— Он не плакал и не смеялся, но вёл себя безупречно, сдержанно и скромно, — вступилась за Джустиниани Елена. — Не забывай, он унаследовал огромное состояние. Если он женится на тебе, ты не будешь знать нужды.

— Я предпочту ходить в рубище, но не выйду за него. — Джованна покачала головой. — Никогда. Крестный рассказывал мне о нём — он кутила, лжец, лицемер!

Елена пожала хрупкими плечами. Её лоб, белый, как лунийский мрамор, чуть затемнили упавшие пряди светлых волос. Она подняла глаза на подругу.

— Мне не хотелось бы дурно говорить об умершем, Джованна, — неохотно проговорила она, — но мой дядя Вирджилио не раз повторял, что в свете аскетов не встречал, и утверждал, что мессир Гвидо часто ссорился с отцом из-за своих кутежей. А тётя Ипполита… — она опустила глаза, — мессир Гвидо был её любовником.