Молоко с кровью - [27]

– А может, ребеночек будет.

– Ребенок?! – просиял. К Марусе бросился, целует, а она отворачивается, потому что и вправду что-то совсем плохо.

Лешка к окну подскочил.

– Сейчас как крикну на все село! Пусть знают, что у нас… – рукой на что-то твердое на подоконнике наткнулся. – О! Конфета… – Ей протягивает. – Маруся! Конфету хочешь?

Глаз недобро прищурила.

– Выбрось! Объелась сладкого. Пора, видно, и горькое попробовать. – Минуту подумала. – И окно закрой. Будет еще всякая мошкара в окна лезть!

Немец видел, как Марусин муж выбросил в темень двора конфету, как закрыл окно и погасил в комнате свет.

– Так оно и лучше, – пробормотал, вылез из сиреневого куста и побрел к жене. – Пройдет… Пройдет все.

Утром в четверг Лешка с двумя товарищами перетянул в грузовик торбы с вещами, какую-никакую мебель и посуду, кликнул Марусю:

– Залезай! Уже едем!

– Ты поезжай, а я пешком, – ответила Маруся. – Зачем мне кишки рвать в вашей машине?

– Точно, точно… – согласился Лешка. – Береги себя… Тихонечко иди, а мы пока все разгрузим.

Грузовик отъехал.

Маруся вышла на улицу и стала у забора. И что ж это с ней происходит? Почему не такая, как все? Люди глотку рвали, чтоб новую хату с газом получить, а ей – все равно. Даже лишняя она ей, эта новая хата. Зачем? И муж – картинка. Любит же ее, любит, аж дрожит. Другая бы от радости ноги ему мыла и воду пила. И она думала, что порадуется, но сердце противится, ведет Марусю, и все не дорогами – зарослями…

Вздохнула. Пошла по улице.

Степка как раз возвращался домой за сигаретами, потому что жена так голову задурила, что забыл курево, а на работе без «Пегаса» как без рук.

У лавки и встретились. Немец Марусю издалека заметил, хоть и слепой. Дождался, пока подойдет.

– Здравствуй, Маруся…

– А-а, немец, – усмехнулась. – И как? Хорошую девку я тебе нашла?

Голову опустил.

– Прости, Маруся… Предал я тебя… Так получилось. Прости…

Рассмеялась.

– Ах ты крысеныш, прости Господи! И что это ты мне тут мелешь? «Предал»?! Да кому ты нужен, несчастье?! Чеши к своей горбоносой и чтоб к моему окну на километр не подходил! Понял?

– Понял…

– И чтобы…

– Ну не сердись! Не подойду. Так оно, верно, лучше будет…

– Лучше?! – аж задохнулась. – Вот ты, выходит, как заговорил! А кто это вчера конфету мне на окно бросил?

– Ну прости…

– Не прощу!

– Хочешь, брошу Татьянку?

– Вот как!

– Разве что подождать, пока дитя родится?

– Что?! – у Маруси глаза на лоб. – Так горбоносая уже и тяжела?

– Да говорю же – прости…

Под ноги Барбуляку плюнула и пошла прочь. В шаге от него остановилась.

– Чтобы в новую хату не ехал! Ты мне там под боком совсем не нужен!

– Хорошо…

Еще шаг ступила.

– Прощай, Степа…

– Прощай, Маруся… Живи себе хорошо, а я тебя хоть издалека любить буду.

Усмехнулась, ладонь к груди беспомощно приложила, словно ищет что-то. Но нет намыста, сама от себя спрятала.

– Смотри мне… Чтобы любил! – сказала. И пошла прочь.

В четверг до ночи Лешка с Марусей распаковывали вещи в новом доме и так утомились, что уже не стелили чистое на кровать в спальне. Маруся кинула матрацы на пол в большой гостиной, поверх старую простыню, упала и сказала:

– Все! Больше не могу! Спать буду!

Лешка попытался обнять жену, но она хлестнула его по руке и постановила:

– Как выпьешь, так сразу же и забывай обо мне.

– Так вчера пил… Выветрилось все напрочь…

– Тебе выветрилось, а мне воняет.

– Дай окно открою. – Встать хочет, а она его за руку – хвать.

– Нет!

– Да тут, Маруся, краской пахнет, а не горилкой, – он ей. – Дай открою окно, а то задохнемся.

– Если боишься задохнуться, иди во двор и там себе устраивайся, – отрезала. – Не хочу окна открытого!

– Странные у тебя причуды, ей-богу! То тебе в мороз духота, а то и летом сквозняков боишься.

– Видели очи, что брали, теперь ешьте, хоть повылазьте! – к стене повернулась и затихла.

Лешка покрутился минуту-другую, вышел на голый двор покурить, а как вернулся, видит – стонет Маруся во сне, бросается, ладони к груди прижимает. Пошел к окну тихо, открыл, свежий воздух впустил…

– Ох и странные у тебя причуды, Маруся, – повторил.

Марусе снился сон, словно перед рассветом, когда ночь-старуха цепляется черными руками за деревья и дома, пугает солнце туманом, только бы не умирать, потерялась она в своей комнатке с кожаным диваном да зеркальным платяным шкафом, да так сильно заблудилась, что стала кричать:

– Эй! Кто-нибудь… отзовитесь…

Вдруг из тумана – баба старая. Протянула к Марусе руки с пальцами покрученными – мол, иди сюда, иди, не бойся. И вот вроде бы никогда раньше не видела Маруся ту бабу, а сама жмется к ней, как к родной, и все спрашивает:

– Где ж это я? Как же мне в мою комнатку вернуться?

– То дело непростое, – баба ей. – Должна мамке своей намысто красное коралловое отдать, тогда и вернешься.

– Мамке? Да зачем ей намысто? Стара она намысто на шею вешать.

– Не твое дело рассуждать об этом! – рассердилась баба. – Ишь что выдумала – без очереди счастье себе заполучить.

– Без какой очереди? – растерялась Маруся.

– А зачем ты у моей Орыси намысто отобрала?

– Когда?

– Да как еще маленькой была! Зачем?

– Да разве теперь вспомнишь?

Баба Марусю от себя оттолкнула, в ладоши хлопнула – в тумане шкаф платяной зеркалом сверкнул. Баба на зеркало указала.