Молох морали - [7]

Томас Эдвард Лоуренс

— Ты к тёте? — с некоторой долей удивления спросил Валериан, ожидавший, что брат поселится с ним и отцом или у себя на Невском.

— Да, она пригласила.

Ландо, мягко покачиваясь на рессорах, выехало на Измайловский проспект. Братья некоторое время молчали, потом младший устало осведомился у старшего: «Ты нашёл их?»

— Каминского видел, затеял свару и публично обозвал мерзавцем, вызвал, — досадливо усмехнулся Юлиан, — увы, сукин сын удрал. Старик Везье говорит, пока в экстрадиции нам откажут. Впрочем, теперь, после покушения Соловьёва, надо запросить, повод есть. А этого иуду Булавина спиши, — он тихо продолжил по-французски, — Je me suis habillé clochard, lui traqué la nuit à la maison de sa maîtresse, assourdi et baissai sa canne dans un trou d'homme près de l'hôtel de Clisson. compte fermé[4].

Валериан нервно и болезненно вздрогнул, испуганно взглянул на брата, долго молчал, опустив глаза, потом недовольно проронил:

— Жюль, ты сумасшедший, — его дыхание сбилось, — Господи, неужели ты не понимал, чем рисковал?

— Понимал, — лениво отозвался Юлиан, — дорогие туфли от Шовера переодеть поленился, в результате — дерьмом их перепачкал. И простудиться мог. Но что было делать? Чем меньше цена, тем ниже предательство, а он нас даже не продал — выдал даром. — В голосе Юлиана послышалось рычание. — У него были все свойства собаки — за исключением верности.

— Но руки марать…

— Некий шутник правильно заметил, что истина всегда там, на чьей стороне государь и палач. Если я — палач, стало быть, там, где я, там и истина. И не стану мыть руки после казни, я не Пилат. Кто не карает зла, ему способствует.

Он бросил взгляд на лица брата, рассмотрел его в лучах рассвета и озабоченно спросил:

— Что с тобой, Валье? Плохо спал?

Как ни странно, Валериан сейчас казался не моложе, а старше Юлиана, чему немало способствовали поперечная морщина на переносице и заметные следы усталости на лице. В ответ на слова брата черты его озарила бледная улыбка, в ней сквозило что-то нервное, почти юродивое, придававшее лицу выражение не то какой-то затаённой святости, не то — одухотворённой поэтичности. Страх за брата, исказивший его лицо, уже исчез.

— Да нет, спал-то я хорошо, только мало. В кресле в кабинете полчаса под утро, — пояснил Валериан, — но отосплюсь в выходные. А что это там Ливен рассказывает о твоих галантных похождениях? — На лице Валериана промелькнуло что-то болезненное, — какая-то Елизавета Елецкая?

— В русских кругах Парижа толчётся всякое, — объяснил Юлиан, брезгливо отмахнувшись. — Я же, за подонком охотясь, посещал их сборища, надеясь на него натолкнуться. Что до девицы… Je ne l'ai pas pris soin d'elle, mais elle a pris ma cour[5]. — Юлиан в недоумении развёл руками. — Как это у меня получается, не ведаю. Наверное, вежливость стала такой редкостью, что некоторые принимают её за флирт.

— Как всегда, — иронично пробормотал Валериан и снова побледнел, вспомнив признание брата. — Но, Бога ради, Жюль, борясь с сатаной, нельзя сатанеть самому. Ты сатанеешь. Булавин — мразь и предатель, но…

— Tu quoque, брате, tu quoque, — с укором пробормотал Юлиан, — неужели и ты стал либералом?

Валериан усмехнулся и покачал головой.

— Я просто следователь, а быть судьёй и палачом не могу.

— Один из атрибутов либерализма — когда никто не хочет быть палачом. В результате рушатся империи.

Валериан ничего не ответил брату, тем более что тот вовсе и не ждал ответа. Юлиан, помрачнев, серьёзно и сумрачно осведомился:

— Тут-то что происходит?

— Все взволнованы, перепуганы, ошеломлены и удручены. — Тон Валериана Нальянова странно контрастировал с его словами, был спокоен и безучастен, точно он говорил о погоде. — Помимо временного генерал-губернатора учреждено Особое Совещание, хотят выработать сугубые меры борьбы с крамолой. Что до Дрентельна, — Валериан лениво поправил на запястье перчатку, — он задумал учредить новый орган правительственной печати, но это отвергнуто как излишне смелый проект.

Старший Нальянов зло хмыкнул, но ничего не сказал. Валериан же размеренно продолжал:

— Предполагается усиление сети секретных агентов, внедряемых в революционные круги и подотчётных только Третьему отделению. Выделяют четыреста тысяч.

— И то хорошо, — голос Юлиана тоже звучал теперь невозмутимо и спокойно.

— Князь Мещёрский сказал отцу, что видит во всём этом сатанинский план тайного общества с целью обрушить всю империю, и уже поползли упорные слухи, что бомбисты готовят своим противникам Варфоломеевскую ночь.

— Я на их месте тоже распускал бы такие слухи, — чуть вскинув брови, брезгливо кивнул Нальянов-старший. — Но я-то зачем вызван? Не собирается же наш дорогой Александр Романович сделать секретным агентом меня?

Хоть это была явная шутка, Валериан Нальянов не улыбнулся. Они свернули через Гороховую на Садовую и сейчас подъезжали к Невскому.

— Нет, не собирается, какая ломовая лошадь из Пегаса? — пожал плечами Валериан, — это я настоял, ты прости уж, но тут одно странное обстоятельство всплыло. Один наш человек, Штольц, если помнишь, что в Дегтярном, — Юлиан кивнул, — так вот, он говорит, к нему в аптеку Великим постом повадился один блондин. Покупал исключительно кислоты в двадцатифунтовых бутылях. Всё бы ничего, мало ли кому что надо, но тут на Страстной в частную клинику Левицкого в Митавском переулке поступила одна барышня, Варвара Якимова, с анемией, тошнотой и обмороками.