Молодой Верди. Рождение оперы - [27]

А когда Верди перешел к вариации виртуозного характера, где в быстрых и подчас замысловатых пассажах сказывалось знакомство с немецкой фортепианной музыкой, и не только с Гайдном и Моцартом, а с новыми и современными ее образцами, с Бетховеном и Мендельсоном, он снова взял перо и к написанному прибавил: «Фортепианная фактура выработана чрезвычайно затейливо, разумно и тщательно».

Верди кончил.

— А ну-ка, сыграйте еще раз, — сказал Алинови. Он хотел проверить свое впечатление. И во второй раз вариации понравились ему едва ли не больше. Но он ничего не сказал, а только повернулся к двери и крикнул:

— Баттиста!

К Верди подошел Анджиоло Росси.

— Послушайте, — сказал Росси, — я ни за что не сяду за рояль после вас. Вы отличный пианист. Я так играть не умею.

Верди не знал, что ответить Росси. Синьор Алинови опять крикнул:

— Баттиста! — На этот раз громче. И захлопал в ладоши.

Дверь распахнулась. Баттиста толкнул ее ногой. Руки у него были заняты. Он нес тяжелую кипу рукописных нот. Кипа была высокой — целая гора! Баттиста придерживал ее сверху подбородком. Он был учеником синьора Алинови и очень даровитым учеником — этот Баттиста. Ему было лет двенадцать. Он был круглым сиротой, и синьор Алинови смотрел сквозь пальцы на его шалости: он жалел его. А мальчишка пользовался этим. Он был озорником, этот Баттиста!

— Я здесь, маэстро, я здесь. Я только запоздал немного. Прошу прощения у вас и у синьоров экзаменующихся.

Баттиста сделал было попытку поклониться самым церемонным манером, но чуть не потерял равновесия.

— Осторожно, Баттиста, — крикнул маэстро Алинови, — осторожней, а то упадешь. Смотри, пол какой скользкий. Сегодня утром его натирали.

— Не беспокойтесь, маэстро, не беспокойтесь, прошу вас.

Баттиста, сгорбившись больше, чем того требовала тяжесть его ноши, быстрым шагом пошел через зал по направлению к фортепиано, у которого по-прежнему стояли рядом молодые люди, «синьоры экзаменующиеся». Теперь они оба смотрели на Баттисту — Верди невозмутимо, Росси встревоженно и с любопытством: «Что это за ноты? Для чего?»

Баттиста шел прямо на молодых людей. Он дико вращал глазами и гримасничал, точно взору его представлялось ужасающее зрелище. Синьор Алинови был у него за спиной и не мог видеть его мимики. Поравнявшись с молодыми людьми, Баттиста сделал вид, что изнемогает под тяжестью непосильного груза и прохрипел зловеще: «Вот так материальчик! Ничего себе материальчик для чтения нот с листа! Ого-го! Берегитесь, берегитесь, синьоры!» И, молодцевато развернувшись, он проскочил мимо озадаченных Росси и Верди и стал огибать рояль.

— Куда ты, Баттиста? На стол! Неси ноты на стол! — забеспокоился маэстро Алинови.

— На стол? О, извините, маэстро.

Баттиста в последний раз скорчил страшную гримасу, накренился набок, вильнул бедром и повернул обратно — к столу. И тут, как раз на повороте, он поскользнулся, пробежал несколько шагов, неуклюже балансируя, и упал, растянувшись во весь рост. Пачка нот грохнулась об пол и рассыпалась. Из нее вытряхнулась пыль.

— Ну вот. Так и знал, — сказал маэстро Алинови. — Я же все время говорил тебе: осторожно, осторожно, Баттиста! А ты бежишь вперед, ничего не слушая, точно лунатик. — Маэстро Алинови был, видимо, рассержен.

— Я ушиб ногу, — плаксиво сказал Баттиста. И чихнул.

Анджиоло Росси закрыл лицо руками. Смех душил его, но он старался казаться серьезным, чтобы, чего доброго, не рассердить маэстро.

Баттиста опять чихнул.

— Перестань, Баттиста! — крикнул синьор Алинови. — Перестань! Что это такое! Собирай нотные листы и складывай их на стол. Да поживее! Слышишь?

— Разрешите помочь мальчику, синьор маэстро? — спросил Росси.

Алинови кивнул.

Двое юношей и мальчик собирали с пола пожелтевшие листы нотной бумаги. Это были отрывки из разных опер. Отдельные арии, дуэты, ансамбли. Главным образом здесь были сочинения мастеров прошлого столетия: Перголези, Чимарозы, Паизиелло, Пиччинни. Но среди этих, ставших классическими сочинений попадались отрывки из опер композиторов современных и благополучно здравствующих композиторов, оперы которых шли по всей Италии: в Милане, в театре Ла Скала, и здесь, в Парме, в театре Дукале.

Первым выпрямился Джузеппе Верди.

— Покажите, как вы читаете с листа, — сказал Алинови. Он взял со стола первые попавшиеся ему под руку нотные листы и поставил их на пюпитр. Это был дуэт Умберто и Серпины из «Служанки-госпожи» Перголези.

— Я хорошо знаю эту музыку, — сказал Верди.

— Ну, тогда возьмем вот это, — маэстро открыл финальную сцену из доницеттиевской «Лукреции Бор-джиа».

— Эта музыка мне тоже знакома, — сказал Верди.

— Выберем что-нибудь менее популярное, — Алинови поставил перед молодым композитором дуэт тенора и баса из «Измаилии» Меркаданте.

— Прошу прощения, — заметил Верди, — я знаю и это.

— Эге, вы что-то очень много знаете. — Алинови погрозил композитору пальцем, но тон его был благожелательным.

— Я не изучал этой музыки, — сказал Верди, — но я слышал оперу в театре и помню дуэт очень хорошо. Не могу же я сказать вам, что буду читать с листа?

Маэстро Алинови улыбался. Прямота молодого Верди понравилась ему. Анджиоло Росси казался растерянным. Он то и дело посматривал на дверь. Синьор Алинови поставил на пюпитр продолговатую тетрадь.