Молодой Верди. Рождение оперы - [18]

— Ради спокойствия ни в чем не повинных горожан и во избежание репрессий, — сказал он наконец, — следовало бы, может быть, нашему дорогому Верди поискать себе работу в другом городе.

Но Антонио Барецци и мысли об этом не допускал.

— Нет, — сказал он, — надо бороться. Мы не требуем ничего противозаконного. Да и наши любители музыки ни за что не согласятся отпустить Верди.

— На каждого из жителей города заведено дело, куда заносятся все донесения шпионов, — сказал подеста.

— Несчастная страна, — сказал синьор Антонио.

— Шпионы везде, — сказал подеста. — Их не распознаешь.

— Следи, чтобы не было сборищ на улицах и собраний в домах, — сказал синьор Антонио.

И подеста завернулся в плащ, втянул голову в плечи и ушел в темноту. Лил дождь. Он низвергался на землю шумно, точно водопад с гор. Подеста был рад непогоде. С уверенностью можно было сказать, что на улице никого не встретишь. И это было хорошо. Потому, что подеста опасался встречи с кем бы то ни было.

Конечно, синьор Антонио Барецци преуспевающий коммерсант и уважаемое в городе лицо. И это известно всем. Но в тайных списках полицейского управления он отмечен как деятельный патриот, как противник всего иноземного, как поборник искусства национального. И вот это не известно никому. Но известно подесте. И еще: подеста знал, что высшее начальство относится к синьору Антонио с повышенным вниманием, и на его, подесты, дружбу с синьором Антонио поглядывает искоса. Бедный Джан-Бернардо! Он был патриотом и любителем музыки, но был и должностным лицом. А патриот, ставший должностным лицом в стране, где хозяйничают завоеватели, вынужден скрывать свою игру. Он не был героем. И даже можно, не впадая в преувеличение, сказать, что он был человеком трусливым и нерешительным. Но все же он был сыном своей несчастной родины и потому всячески стремился помогать делу патриотов.

Так было и в деле назначения Верди на пост maestro di musica города Буссето.

Два дня назад подесту вызвал к себе правительственный комиссар Оттавио Оттобони. Вызвал официальной бумагой за № 8314 с печатью канцелярии III отделения Министерства внутренних дел. Так что не явиться на такое «приглашение» было невозможно.

Комиссар принял подесту, сидя в кресле за письменным столом — огромным, громоздким и богато украшенным бронзой и инкрустациями. Над головой комиссара на стене, обитой зеленым штофом, в овальной золотой раме висел портрет правительницы Пармы, Пиаченцы и Гуасталлы, дочери австрийского императора Марии-Луизы.

Жест, которым Оттавио Оттобони пригласил подесту сесть, был театрально-величественным. И как только подеста опустился на указанный ему стул, комиссар заговорил. Изобразив на лице своем приличествующую случаю печаль, комиссар сказал, что имеет сделать подесте весьма и весьма неприятное сообщение. Высокое правительство в Парме — увы! увы! — выражает недовольство его — подесты — образом действий.

— Ибо, — комиссар говорил это тоном величайшего огорчения, — факел смуты и раздора, разожженный в городе рукой немногих злонамеренных людей, не только не потушен, а разгорается с новой силой. — И прибавил многозначительно, что правительство склонно рассматривать это поистине прискорбное положение вещей как результат преступного либерализма и отсутствия твердости со стороны тех, кому следует свято придерживаться распоряжений высшего начальства.

Комиссар помолчал.

— А известно ли вам, синьор подеста, — комиссар заговорил неожиданно громко и в голосе его зазвучали новые начальнические нотки, — что в вашем городе образовались две партии: партия так называемых вердистов и партия ферраристов? Что эти две партии, которые с таким остервенением и упорством держат в состоянии войны жителей города, наградили друг друга кличками двусмысленными и пренеприличными? Известно ли вам, что они именуют друг друга кокардистами и хвостистами? Что это значит, позвольте вас спросить, кокардисты и хвостисты? Как это следует понимать? Хвостисты… этим бранным словом именуются люди правые, люди здравого смысла, люди, желающие тишины и порядка, люди безусловно благонамеренные и преданные правительству. И за то, что они на стороне существующих законов, их награждают неприличной кличкой хвостистов. Что это по вашему значит, а? Что это за симптом, позвольте вас спросить, когда за проявление здравого смысла и за любовь к порядку люди подвергаются осмеянию и чуть ли не избиению? А кокарда? Что это за кокарда? Что она трехцветная, об этом нечего и спрашивать. Но каких цветов? — Вот это важно знать. Может быть, она красная, эта кокарда? Красная с черным и синим?

Подеста опешил.

— В нашем городе карбонариев нет, — сказал он, — вы, синьор комиссар, сами знаете, что их нет. А все эти наименования и прозвища — пустые слова. Это шутки, неуместные, конечно, с этим я не могу не согласиться, но все-таки шутки.

— Пустые слова? Шутки? — запальчиво закричал комиссар. — Потрудитесь послушать, какие разговоры ведутся в остерии Фантони, синьор подеста… — И так как подеста сделал движение, которое можно было принять за желание возразить, комиссар продолжал еще решительнее: