Молодой лес - [35]

Я должен был сделать то, чего требовал от других. К этому меня обязывали полученные письма и завоеванный здесь, на Витуне, авторитет. Мне надо было судить самого себя по тем законам, какие я применял в отношении других. Но не было сил произнести приговор.

Можно ли заставить себя перестать любить? Запретить себе? Есть ли что-нибудь тяжелее моего положения? Но на нас с Весной смотрит вся Витуна. Я не находил себе оправдания: ведь на Витуне все молоды. Каким же должно быть истинное решение в этом столкновении двух противоположных личностей? Примирения между ними быть не могло.

Мои муки, как и эти письма, по сути своей и были приговором. Но у меня не было сил сказать Весне, что мы должны пожертвовать нашей любовью ради той, другой, которой мы обязаны отдать всего себя. Я выбрал несколько писем, самых суровых, и положил их на стол. Им я предоставлю последнее слово.

Весна опоздала на день, а он мне показался целой вечностью. Я не заметил, как она вошла, услышал только ее испуганный голос:

— Что с тобой? Ты чем-то взволнован? Побледнел, осунулся, словно в тебе не осталось ни капли крови. Лицо в морщинах. Доктор приходил?

— Эту болезнь доктора не лечат.

— Опять бред. Иду за доктором.

— Нет, ни в коем случае, Весна! — Я взял ее за руку и усадил.

— А это что? — спросила она, запустив пальцы в мои волосы. — Седина! И сколько их, белых!

Весна поднесла к моему лицу большое зеркало. Я не узнал себя. Просто не верилось, что это я, что это мое лицо и волосы, так я изменился за эти два дня. Я оттолкнул зеркало. Как я был бы счастлив, если бы это был бред: пройдет приступ, и все исчезнет — и письма, и моя омраченная совесть, и привидение из зеркала.

— Тебе идет седина! Но седеть еще слишком рано!

— До сих пор и я думал, что рано.

— И теперь должен так думать. Эта седина не от возраста. Да и не так уж их много, седых волос. Но как они неожиданно появились!

— Виноваты последние две ночи.

— И правда, не тиф ли у тебя?

— Тяжелее тифа.

— Температура?

— Да. Только другого сорта.

— Не понимаю. Скажи, что это за болезнь.

— Болезнь совести. Лучше не спрашивай. Если бы могло быть так, чтобы ты ничего не узнала! Вот письма. Они тебе объяснят все.

Она взяла их и начала читать. Я смотрел на нее, оживляя в памяти наш недавний разговор. Она сказала тогда, что пошла бы искать смерть в бою, если бы кто-то застал нас здесь. Только теперь до меня дошел смысл ее слов.

Весна прочитала два верхних письма. Другие только просмотрела. Затем снова вернулась к двум первым. На ее лице больше не было очарования юности, которым я столько раз любовался в этой комнате. Смелость и гордость девушки в окне исчезли. На письма теперь боялась смотреть.

— Те двое встречались тайком, — тихо промолвила она. — А какое наказание для нас?

— Именно то, что мы переживаем. Разве может быть что-нибудь тяжелее? Время и борьба принесут нам помилование.

— Или накажут еще строже?

— Не может быть наказания тяжелее того, какое мы себе определим сами.

— А легче?

— Это зависит только от нас.

— Для всего этого надо быть слишком сильным, Бора.

Она глубоко задумалась. Странное выражение застыло на ее лице. Взгляд стал суровым, замкнутым, словно она надела на себя маску. Я смотрел на нее, стараясь отыскать на ее лице прежнее выражение.

— Такой конец пришел не по нашему желанию. Слишком рано мы встретились, — тихо сказала она как бы про себя, продолжая держать руку в моих волосах.

— Не будет же, Весна, вечно длиться это тяжелое время.

— Мы двое останемся в нем, пока живы. У нас нет иного пути. Один раз мы убежали от него, изменили ему. Оно нас нагнало и теперь требует расплаты.

— Может, снова убежим от него, но не изменим ему.

— Лучше бы ты ничего не говорил! Если бы человек мог забыть то, что хочет забыть!

— А я не хочу ничего забывать, Весна. Такие уж мы есть, и изменить нас нельзя. Стать другими мы не можем.

Не помню точно, чем все это кончилось. Не помню, что я еще говорил, чтобы убедить себя и ее. Мысль о расставании, о минуте прощания смущала меня. Я боялся, что решимость покинет нас и, что страшнее, вернется снова все, от чего у нас не было сил отказаться. Мы оба молчали. Я прикрыл руками глаза, боясь взглянуть на девушку, потом протянул руку, не открывая глаз, чтобы поймать руку Весны, но наткнулся на пустоту. Вскочив с дивана, я бросился к двери. Казалось, меня ничто не может остановить, пока я не догоню Весну. Если бы не Глухой, я выскочил бы из дома и побежал за ней.

— Знаешь, как люди становятся святыми, Испанец? Для этого тебе не надо читать жития святых.

Я вернулся в комнату и свалился на диван.

IX

Наступил самый подходящий момент, чтобы восстановить нарушенное душевное равновесие: противник начал наступление. Разве может в такой момент человека тяготить что-то личное, не связанное с общечеловеческими страданиями? Разве сила человека не в том, чтобы подняться над эгоистичными требованиями собственной личности?

И все же я не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы стать именно таким, каким требовала создавшаяся обстановка, и поэтому я искал лекарство, которое заставило бы меня стать таким. Я старался найти его в этом адском урагане, который обрушился на Витуну. Искал избавления от личных страданий, с которыми вступил в страшную битву. Но разве мои личные страдания так уж мелки? Излечит ли меня эта решающая битва?