Молодой человек - [30]

— Здравствуй, Аскольд. Что за книги?

— Геометрия, хрестоматия, ботаника, — перечислил Аскольд.

— А что случилось?

— Сам соображай.

— Что, в школу пошел?

— Подымай выше.

— Неужели в рабфак?

— Механического профиля, — уточнил Аскольд.

— А как же ты попал? — вырвалось у меня.

— Мобилизация, — кратко отвечал Аскольд.

Весь этот год я мечтал о рабфаке. А теперь я шел рядом с рабфаковцем механического профиля, я шел рядом с мобилизованным, и Аскольд казался мне высшим существом какого-то иного, недоступного мне мира.

И из этого мира он изучающе глядел на меня.

— Работаем или учимся?

— Работаю и учусь, — сказал я неожиданно.

Мне было совестно, что я еще ничего не добился.

— Я знал, что пробьешься, — сказал Аскольд.

Рабфак не давал мне покоя.

— И физику учите, и химию? — допытывался я.

— Больше, чем в гимназии, — отвечал Аскольд.

— И географию?

— Попробуй спроси, — сказал Аскольд.

— Главный город Аргентины?

— Буэнос-Айрес, — ответил Аскольд с такой важностью, будто отныне ему принадлежал этот город.

— Главный город Монако?

Аскольд подмигнул:

— Монте-Карло. Казино.

Я перескакивал с континента на континент, я сталкивал лбами самые отдаленные государства, от Колумбии до Японии.

Прохожие оглядывались и долго смотрели вслед, так мы громко кричали: «Египет!» И отклик: «Каир!» «Канада!» И отклик: «Оттава!»

— Я пришел, — сказал неожиданно Аскольд, останавливаясь у богатого особняка с каменными фигурами на балконах.

Я с уважением посмотрел на вывеску общежития, которую держала одна из фигур. Это всегда было моей заветной мечтой — жить в общежитии. Все вместе, койка к койке, как в казарме. Подъем! Отбой!

— Можно, я у вас переночую? — сказал я. — А то у меня частная квартира, неинтересно.

Мы шли длинными коридорами, мимо больших комнат, уставленных солдатскими койками.

На тумбочках у железных коек висели большие замки, и тумбочки имели вид сейфов. И на этих тумбочках, на койках, на стульях, на картинах, на кадках с сухими пальмами — повсюду на самых видных местах были приколочены белые жестяные бляхи с выбитыми на них номерами, и казалось, что именно эти бляхи — самое главное, а не сами койки, стулья, картины.

Наконец мы вошли в огромную и высокую, похожую на костел залу, тоже густо уставленную железными кроватями, на которых лежали, или полулежали, или сидели парни и читали книги или, уткнувшись в тетради, писали, а некоторые ухитрялись даже на кроватях чертить.

Голубые русалки, изображенные на стенах и потолке и привыкшие к иной атмосфере, не обращая на странных парней никакого внимания, продолжали свою сказочную, свою русалочью, старорежимную жизнь среди водорослей и золотых рыбок.

Аскольд, проходя между коек, похлопывал ребят по плечу.

— Здорово, Каленик! Одолел печенегов?

— Мм!.. — отвечал Каленик, занятый зубрежкой.

— Здорово, Сорокопуд! — говорил он другому. — А какая формация сменила феодализм?

— Капитализм! — радостно сообщил Сорокопуд.

— Здорово, Швачкин! А что сказал Архимед?

— Дайте мне точку опоры — и я переверну мир! — откликнулся Швачкин.

Так постепенно мы с Аскольдом добрались до круглого окна, у которого стояла его койка.

Из окна видны были крыши, и дальние улицы, и гора, а на горе темный лес.

Но я не смотрел на город, я жадно следил, как ребята читали и писали, как вдруг хмурились, снова и снова перечитывали, а потом как будто каменели, запоминая, и, глядя на русалок, шепотом про себя повторяли прочитанное, и я завидовал им всем сердцем.

И во мне была эта жажда, это упрямство и готовность жертвовать всем для цели.

«И я буду учиться, и я буду рабфаковцем, и я буду вузовцем…»

Аскольд вынул из кармана воблу и стал стучать ею о край стола с такой силой, что похоже было, она в конце концов оживет. Когда вобла стала мягкой как воск, он разорвал ее и дал мне кусок костистой, крепко пахнущей солью, дальним, неведомым морем рыбы.

— Королева морей, — сказал Аскольд, жадно грызя воблу и открывая книгу для чтения.

— Королева, — подтвердил я.

Я был очень голоден.

Ночью я вдруг отчего-то проснулся. При свете коптилки, сделанной из картофеля, Аскольд сидел на кровати и раскачивался над книгой, время от времени ероша волосы, как бы возбуждая свой ум.

Я смотрел на него, и мне хотелось рассказать все: про лотерею, про те угарные дни, и как я перестал ходить на отметку на биржу, потерял очередь, а теперь все надо сначала.

Аскольд откуда-то издалека посмотрел на меня.

— А ну, спроси?

— Абиссиния? — точно пароль, произнес я посреди ночи.

— Аддис-Абеба, — откликнулся Аскольд.

— Исландия?

Аскольд на мгновение задумался.

— Рейкьявик, — подсказал кто-то сонным голоском.

— Сам знаю! — рассердился Аскольд.

— Чили?

— Сант-Яго! — выкрикнул Аскольд.

Сидней… Гавана… Лхасса… Аскольд чувствовал себя властителем вселенной.

И я забыл свое горе. Мир состоял из одних столиц. Столицы были зеленые, голубые, они были желтые, как пески пустыни, и я ясно видел: над минаретами Багдада восходит волшебный полумесяц…

12. Последняя ночь

Я шел мимо Ботанического сада. Падали листья с каштанов, и трамваи медленно подымались в гору.

Листья кружились в воздухе, светлые, печальные, падали на крышу трамвая, на подножки, залетали в вагон; грустно пахло осенью.