Молодость - [3]

Одной из его специальностей была прокладка и чистка дренажных труб. Когда-то Робидэ уговорил мою мать осушить несколько расположенных на скате лугов, откуда по природе почвы плохо стекала вода и где траву заглушали осока, хвощи и камыш. Дренажные трубы были неудачно проложены, то ли недостаточно глубоко, то ли слишком узкие, и их быстро забивало, словно свалявшейся шерстью, корнями каких-то подземных растений, трубы прочищали длинными железными прутьями, но прутья эти скоро натыкались на какое-то препятствие, и стоило немного нажать — труба раскалывалась. Тогда приходилось разрывать землю, обнажать трубы, приподымать их, чистить, менять. На это уходили целые дни. Каждые полгода — начинай с начала. Работы стоили дорого и нимало не улучшали лугов, но особенно меня интересовали, потому что я старался определить, что за растения, корни которых Мюло вытаскивал громадными пучками, могли так разрастись. Как сейчас вижу, лежит он на болотной земле, уткнувшись лицом в камыши, промокший, весь в грязи, и проталкивает железный прут.

— Видите ли, сударь, от этого дренажа никакого проку ни вам, ни лугу. То-и-дело приходится чистить. Скотина наступает на муфты и давит трубы. Из десяти шесть надо менять. Похоже, что те, кто заказал работу (он никогда не называл Робидэ по имени), находят в этом выгоду…

Впрочем, он никогда не жаловался, а говорил:

— Я так работаю только для того, чтобы дать детям возможность избрать другое ремесло.

У Мюло было два сына и три дочери. Старший, рослый парень лет шестнадцати, работал у кузнеца на перекрестке; он был развитее других, не водился с деревенскими и, как только выдавался свободный день, убегал к товарищам в Лизье. Со мной он еле кланялся при встрече.

— Да, — говорил Мюло, — он у меня гордый. Стесняется говорить с теми, кто знает, чем занимается отец. Не то что бы он меня презирал, но… Что ж, не всегда из детей выходит то, что тебе хочется. Зато на остальных детей я не нарадуюсь.

Мюло жил со своей семьей на заброшенной мельнице, над спущенным прудом. На стене домика еще видно было подливное колесо, давно переставшее работать. В доме всегда было чисто и прибрано. Хозяйство вела молодая женщина. По возрасту ее нельзя было принять за мать детей Мюло. Где-то существовала настоящая г-жа Мюло, но она так давно уехала, что никто не знал, где она. После многих хлопот и неприятностей Мюло наконец добился развода.

— Мне никогда не везло, — говорил он. — Но самым худшим я обязан этой женщине. Видите ли, господин Жид, она знала, как я люблю детей. Она уехала и всех забрала с собой. Это — чтобы мне досадить: она о них совсем не думала. Она прожила несколько месяцев неподалеку отсюда с любовником, который тогда только что получил наследство, и детям у него было бы лучше, чем здесь. Я хотел судиться с ней из-за детей. И вот как-то вечером прихожу с работы и вижу — пятеро малышей сидят, меня дожидаются. Надо думать, они надоели тому. Пришли они пешком; старший нес на руках младшенькую. Они сказали, что их прогнали. И в каком виде, господин Жид! Чуть не нагишом, зато головы полны вшей, и худые, и немытые!.. Я чуть не заплакал — и с горя, и с радости, когда их увидел… Вот! Видите эти корни? По-моему, это хвощ.

И он протянул мне извлеченный им из трубы пук войлока. Затем продолжал:

— Вы знаете, сударь что я опять хочу жениться?

— Нет, Мюло. Мне никто ничего не говорил.

— Я дожидался развода. Ее и дети отлично знают. Она им словно старшая сестра, а какая нежная, какая заботливая!..

— Прекрасно! Я не даром мэр, Мюло. Когда вам угодно.

Некоторое время спустя я обновил свой шкаф, собираясь соединить новую чету. Свадьба состоялась как раз в годовщину моей собственной женитьбы. Так как я вообще был привязан к Мюло, это обстоятельство растрогало меня, и я готовился было скромно намекнуть на него; но Робидэ сказал:

— Главное, не вздумайте, сударь, речей говорить. Это — простые люди. Пожените их поскорее и без затей, не говоря ни слова.

Наша коммуна была так мала, что в ней, собственно говоря, даже не было мэрии. Мэрию заменяла общая комната одной из моих ферм, стоявшей на краю дороги, у самой церковки. Фермер исполнял при случае обязанности трактирщика, и за каждым заседанием совета следовала обильная закуска, и все выходили из-за стола с багровыми лицами и нетвердо держась на ногах. Фермерша готовила восхитительно. Поль Фор и Геон, которых я пригласил на одну из таких трапез, когда они гостили у меня в Ляроке,[2] помнят, вероятно, телятину под белым соусом… Помнят они и то, как рюмки по очереди наполнялись ромом, коньяком и кальвадосом, которым предшествовали к тому же возлияния непенистого «молодого сидра», хмельней самого благородного из вин. И вдруг один из членов совета, страдающий язвой желудка, встает, валится на пол и корчится от жестокой боли.

Возвращаюсь к Мюло. Не примиряясь с тем, что его держат на черной работе, я решил назначить его стражником на место Шерома, отъявленного плута, который меня обирал, торговал дичью, подстреленной им самим и браконьерами, с которыми он был в прекрасных отношениях. Я поделился этой мыслью с Робидэ.