Молодость с нами - [7]

— Чего ж в воскресенье-то на заводе? — Как ни тяжко было на душе у Павла Петровича, он не мог не улыбнуться при виде своего старого друга Феди Макарова, того самого Феди, который когда-то возле остановившейся бетономешалки сфотографировал молодого слесаря и совсем молоденькую отметчицу и который был свидетелем их любви и первых дней семейной жизни.

Павел Петрович Колосов и Федор Иванович Макаров любили друг друга, часто друг о друге вспоминали, но встречались так редко, что от встречи до встречи иной раз проходили месяцы. Трудно даже сказать, почему. То ли потому, что Павел Петрович в молодости много разъезжал по стране, а Макаров все сидел и сидел на одном заводе; то ли потому, что Павел Петрович все больше углублялся в производственную деятельность, а Макаров обрастал множеством все новых и новых общественных обязанностей. Года два или три назад производственная деятельность инженера Макарова вообще окончилась — его избрали секретарем партийного комитета машиностроительного завода. С тех пор встречались еще реже — за праздничным столом в октябре и в мае да в дни рождений и в Новый год.

Федор Иванович и его жена Алевтина Иосифовна были на кладбище в день похорон Елены Сергеевны, но ни тот, ни другая к Павлу Петровичу не подошли. Павел Петрович их понял: они не верили в силу своих утешений.

— Да вот пришлось съездить на завод, — входя в кабинет, ответил Макаров на вопрос Павла Петровича. — Такая, знаешь, штука со мной приключилась… С завтрашнего дня забирают в райком. — Он сел на диван.

— Каким-нибудь отделом заведовать?

— Секретарем райкома меня выбрали, Павел.

— Да что ты!

— Верно. Вот сдавал сегодня дела своему заместителю. Понимаешь, ведь как получилось… Тогда, на конференции-то, прошлой весной, избрали в члены райкома, на пленуме райкома выбрали в бюро. А тут вдруг ситуация: первого секретаря в обком забрали, второй секретарь третий месяц болеет, неизвестно еще, встанет ли, тяжелая болезнь…

Макаров смутился, покраснел и умолк. Ему показалось, что он допустил неслыханную оплошность, напомнив другу о болезнях и смертях. Он уже два дня назад вместе с Алевтиной Иосифовной порывался приехать к Колосовым, уже набирал было номер телефона, но так и не приехал и не позвонил. Теперь он решился и зашел, чтобы просто пожать руку Павлу, да и уйти. Так думалось. А получилось куда хуже. Неуклюже получилось.

Павел Петрович сделал вид, будто никакой оговорки и не было.

— Трудно тебе придется, Федя, — сказал он.

— Вот и я говорю: страшновато… Сразу так… — Макаров потер локоть левой руки. Он был ранен в этот локоть, и когда нервничал, у него всегда тут сильно зудило. — Третью ночь не сплю, кручусь с боку на бок. Худо-то работать не хочется, хочется — хорошо. А заводские масштабы по сравнению с тем, что предстоит… Разве сравнишь? Ты знаешь, какие в нашем районе учреждения, какие заводы, институты! Всех направлений и профилей! Вникни в специфику каждого из них. Какая нужна голова! Какие знания! А много ли их у меня, знаний-то, Павлуша? Как мы учились, наше поколение? Правда, уже не в бряцании боев, но и не так, как нынче учатся. Плоховато в общем-то учились, всякими бригадными методами. Один за всех отвечает, а мы сидим, как говорится, разиня рот.

— Что-то ты, Федя, преувеличиваешь, — сказал Павел Петрович. — Мне, например, кажется, что учились мы хорошо. Хорошее было время.

Они заговорили о прошлом, о молодости, вспоминали друзей, то и дело восклицая: «А ты помнишь?..», «А ты не забыл?..»

Оля слушала, забравшись с ногами в кресло возле» книжного шкафа, и вновь перед нею вставали дела поколения, к которому принадлежала ее мама.

Костя при появлении Макарова перешел с дивана в кресло за письменным столом и давно спал, положив голову на руки. Он видел белый сверкающий под солнцем снег и на нем тревожную нить незнакомых следов. Чей-то голос говорил над ним: «Рот-то не разевай. И зимой всякое бывает. Ты это помнишь?»

3

— Папа, за тобой приехали, — сказала Оля, взглянув в темное окно. Она накрывала на стол, и руки ее были заняты тарелками.

Павел Петрович тоже посмотрел на улицу, туда, вниз, где под не погашенным с ночи фонарем стоял маленький помятый «москвич».

С новой силой ощутил Павел Петрович постигшее его горе. В эти несколько траурных дней все разговоры, слова, мысли, действия вращались только возле нее, возле нее, возле Елены, и от этого казалось, что она еще не совсем ушла, что она все еще где-то в доме, в его воздухе, в его тепле. Приезжали и заходили то директор, то главный инженер, то начальники цехов, то мастера и бригадиры, — Елена была здесь, потому что они приезжали и заходили ради нее, она жила в каждом их вопросе, в каждом их жесте и взгляде, — нет, она не умирала…

И вот этот заводский автомобильчик под окном… Еще более одиноко, еще тоскливей, безысходней стало в сердце Павла Петровича. Он понял, что стоит ему выйти из дому, поехать на завод — и позади него беззвучно рухнет большой теплый мир, так старательно поддерживаемый всеми в осиротевшем доме, мир неушедшей Елены. Стоит уйти из дому — уйдет из него и это родное тепло, весь этот дорогой мир. Вернешься вечером — будет уже все не так, не так навеки.