Молодость - [22]

— Ленин посылает рабочих в деревню, — продолжал Клепиков, — поход за хлебом! Воля твоя, Емельяныч, но лучше уничтожить, чем отдать продотрядам!..

— Господи Иисусе! Николай Петрович! Как уничтожить собственное добро? Ведь рука не поднимется…

— Зато у Степана Жердева поднимется, соображаешь? И на твое добро и на тебя самого! Надо видеть дальше носа, старик, иначе споткнешься.

Бритяк отодвинулся и с минуту молчал, уставившись взглядом в пол. Затем, ни слова не сказав, поднялся и вышел.

«Почему ее нет? — думал Клепиков, поджидая Аринку. — Ведь знает, что я приехал, отлично знает!»

Неподалеку заиграла гармонь. Хриповатый голос парня затянул:

Чернобровая девчоночка,

Напой меня водой!

Я на рыжем жеребеночке

Приеду за тобой!

Послышались шаги. В кругу света, падавшего из окна, остановился Глебка.

— А ведь чуть было на сходе не помяли, Николай Петрович…

— Кого?

— Да вас-то!

— Э, пустяки… Кто с тобой? — Ванюшка.

— А девки, что же, не принимают? — осторожно закинул Клепиков. Ему передавали, будто Глебка гуляет с Аринкой.

— Ну их! Успеем, от нас не уйдут, — осклабился Глебка.

«Какую-нибудь гадость хочет сказать», — догадался. Клепиков.

Во время войны Глебка служил под начальством Клепикова. Он был одержим необычайной страстью — приносить людям скверные вести. Всегда спешил сообщить их первым и делал это с таким глуповато-радостным видом, словно рассчитывал на вознаграждение.

«Нет, я непременно дождусь ее», — думал Клепиков, раздражаясь против Аринки и чувствуя, как сомнение все сильнее проникает к нему в душу.

Наезжая к Бритяку все чаще и чаще, Клепиков заглядывал при встрече в лицо хозяйской дочке, в ее то плутоватые, то грустные глаза.

«Ишь, червяк противный, чтоб ты сдох!» — в сердцах думала Аринка. Она избегала разговора, проходила мимо, как бы не замечая гостя. Но отвращения своего не выказывала. Она была по-бритяковски хитра.

Сегодня Клепиков решил объясниться начистоту.

— Кто там поет? — спросил он, прислушиваясь к далекой девичьей песне. — Не Аринка ли?

— Фи-у… тю-тю! — свистнул Глебка, почему-то обрадовавшись, — Аринке не до песен!..

— Что с ней? — вырвалось у Клепикова.

— Пропала девка! Ушла со Степкой в Феколкин овраг…

Клепиков пришибленно молчал. Он тотчас представил себе ловкого чернокудрого Степана в президиуме собрания. «Как ни приноравливай кулак к глазу, все равно синяк будет».

— Пошли, Ванюшка! — торжествующе позвал Глебка.

Глава десятая

Был ранний утренний час, когда легкая коса-литовка сама ходит в руках с бодрой, отрывистой песней.

Степан думал об этом поднимаясь из Феколкиного оврага. Он чувствовал сладкое томление во всем теле, стосковавшемся по работе. Зашел к себе в ригу, выдернул из соломенной крыши плохонькую, дважды наваренную на изломах косу. Отыскал молоток, наковальню. И впервые за четыре минувших года на гумне раздался хлопотливо-звонкий стук отбиваемой стали.

Тимофей, не веря своим ушам, радостно поспешил из избы.

«Неужто служивый зорьку потревожил?» — дивился он, боясь нечаянно спугнуть милые сердцу звуки.

Здороваясь с отцом, Степан заговорил:

— Весна, сказывают, холодная нынче задалась. А вот хлеба растут на славу. Стало быть, одно другому не помеха?

— Май холодный — год хлебородный, — со знанием дела подтвердил Тимофей. — Так уж испокон века ведется. Холодом зашибет мошкару, что в жаркие дни апреля в несметном числе отроилась, она и не тронет посевы. Ты, сынок, траву за усадьбой хочешь снять?

— Хочу, папаша, немного размяться. Скотину заведем — ей корм нужен.

И, помолчав, осведомился:

— Почем теперь у вас лошади?

Он еще говорил «у вас», не успев свыкнуться с новым положением.

Тимофей, беседуя, посматривал на сына с лаской и надеждой. Ему нравилось, что Степан тотчас по приезде осмотрел хозяйство, расспросил, сколько нарезали земли и где выпали загоны. — Видимо, годы скитания на чужбине не лишили его прежней домовитости и крестьянской сноровки.

Наладив косу, Степан прошел за огород. Там вдоль канавы росла густая, сочная трава. Степан погнал ряд, срезая зеленую поросль широко и чисто. Каждая былинка, каждый листок послушно ложились под острой сталью на пахучую гряду.

— Ну, мать, не спеши умирать, — сказал Тимофей, вернувшись в избу, — молодой хозяин засучил рукава!

— Дай-то бог! — вздохнула Ильинишна.

Больше всего она опасалась, что сын пробудет дома недолго. Он с детства жил в людях. Куда еще может закинуть его судьба?

Степан вернулся из плена, когда сенокос уже кончился. Он жалел, что ему не придется выйти, как бывало, ранним утром на луг, напоенный росой, тихий и голубоватый, как озеро. Из травы вылетает пташка и долго беспокойно вьется над своим гнездом. У дороги лежит кошель с хлебом и стоит жбан с водой. Заходя на новый ряд, хорошо припасть к этому жбану.

Обкашивая приусадебный участок, Степан заметил, что в сени его избы проворно шмыгнула Аринка.

«Зачем это она к старикам?» — подумал Степан.

Живо представилась ему минувшая ночь… С млечного перекрестка падали, сгорая на лету, яркие звезды. За ручьем, в синем предрассветном мраке, фыркали на лугу лошади. Аринка ощупью искала в мокрой траве рассыпанные шпильки и, прихорашиваясь, укладывала тяжелые черные косы.