Молодость - [76]

Но не всегда, конечно, полностью исполняются человеческие желания. Случилась это и с Шурой. Говорят: работать, как часы. Так в особенности должен работать организм пилота. И вот какой-то кусочек мозга, управляющий движениями человека, оказался у Шуры неприспособленным к управлению самолетом, чем, может быть, и десятку других не менее сложных работ. Вначале, как будто, все шло гладко, но встретилось одно из упражнений, и Шура не осилила его.

Пришлось отступить. Но недалеко. Шура осталась в школе. Она перешла на техническое отделение. Она должна стать авиационным техником.

Знаете ли вы, что такое плейнер, грейдер?

Шура их не видела, ничего о них не слышала. Даже с трактором у нее было шапочное знакомство. А вот пришлось ей на дорогах Отрадненского района не только управлять всеми этими машинами, но и учить других, но и ремонтировать машины, самой, без посторонней помощи.

Кусочек мозга, отказавшийся с предельной четкостью управлять самолетом, бесподобно управлял другими машинами, управлял и самой сложной из них — человеком.

Эта маленькая, черненькая девушка командовала взрослыми мужчинами, и они покорно слушались ее. И работа шла быстрей и повышалось качество ее, а работающие приобретали опыт.

Людей нехватало, квалифицированных тем более. И Шура садилась на трактор, хваталась за плуг, за плейнер, грейдер, катки. Руководя другими, она сама вспахивала, профилировала, укатывала и набрасывала щебень.

— Новому урожаю — новые дороги! Этот лозунг был ее знаменем.

Когда намечался прорыв в людях, тягле, она мчалась в район, в МТС, ругалась, требовала, обвиняла.

Однажды утром, после особенно ударной ночной работы, Шура зашла в РИК.

— А, Черкасова! — весело встретил ее дорожный техник. — Ну-ка признавайся: от кого это ты алименты получаешь?

Шура сердито взглянула на техника красными от бессонницы глазами, хотела обозлиться на неуместную шутку, но махнула рукой.

— Не скажешь? Так слушай! Ты, брат, имеешь право получить полтораста целковых.

— Ладно, шутить после будем.

— Кроме шуток! Вчера на заседании штаба тебя премировали. Сто пятьдесят рублей, как одна копейка!

Шура протянула руку и сказала:

— Ага! Здорово! Давай-ка их сюда, как раз мои все кончились…

А через несколько дней Шура уезжала. Она ехала десятки километров по новой дороге. Дорога была прямая, как солнечный луч, она сверкала свежим гравием на ней не трясло, не подбрасывало. Эту дорогу строила она, Шура Черкасова, курсантка-техник первой авиашколы ГВФ.

Ив. Сагайдак Я расскажу тебе о том ли

Я расскажу тебе о том ли.

Как бережем свою страну…

В каком году, в котором томе

Я эту юность помяну,

       Которая нигде не гасла,

       Качая тысячи голов,

       Которая сквозь смерть согласна

       Пройти — под сабли наголо.

Как первенцы высокой власти,

Окружены с любых сторон,

Мы в этом мире, вскрытом настежь,

Встаем в знаменах оборон.

       А это будет все условным:

       Шаги учебы. Проба сил.

       Дорога в бой. И больше слов нет,

       И больше песен не проси.

Мы выступали на рассвете,

Походу отдавши сердца.

И дело было не в поэте,

А в четкой выправке бойца.

       Крутым зеленым поворотом

       Теснился лес. А на краю

       Стояли наши пулеметы

       И было все — как есть в бою.

Донос разведчиков… Рискую…

Жизнь неуступчиво тверда…

Но шла уже напропалую

На нас условная беда.

       Тут было все — как быть и надо:

       Шел класс на класс, шел мир на мир,

       Условно. И под канонадой

       Условной

                     умирали мы.

Мы брали в практике учебы

Стратегию идущих битв,

Чтобы уметь врага угробить

И неугробленными быть.

       И мы ответчиками сами,

       И поклянемся за страну,

       Что наше солнечное знамя

       Не будет у врага в плену.

Я жив. И снова в песнях сердце,

И пусть теперь в другом краю

Шахтеры Рура и Уэльса

Услышат молодость мою.

Дм. Владимирский Поют даргинцы

Очерк

В ясное летнее утро, когда в безоблачном синем холоде заря осыпает последние лепестки румян, — наступают тогда на долину горы. Прямо над головой нависают серебряные вершины снеговых шапок. Кривозубая пила старого Кавказа разрезает горизонт, ослепляет блеском вековых льдов.

Рядом кажутся горы. Идут… Живут… Движутся.

Попробуй достать. — Сотни километров. Играет обманами ясное утро, лукавит краснощекая заря.

А в долине, по берегу реки, бесконечными рядами — островерхие палатки лагеря.

В лагере — часть, в которую два года назад пришел Саид Комутаев, неграмотный, не видавший города даргинец.

Белые палатки, белые шапки Кавказа, река Белая — и все обвеяно красными крыльями летнего утра. Румяные блики пляшут по воде, по траве, и листва роняет тихие, радостные слезы-росинки…

Взвод даргинцев выходит на стрельбище.

* * *

Вчера вечером Матовасьян — секретарь комсомольский — забежал на минуту в палатку Комутаева:

— Не забыл?..

— Ты о стрельбах?..

— Да. Хасанов отстает… Тебе поручили.

— Есть!

С Хасановым Саид работает не первый день. Сегодняшние стрельбы — экзамен двух комсомольцев. Хасанова из отстающих — в передовые! За это отвечает весь взвод, вся комсомольская ячейка, в первую очередь прикрепленный Саид Комутаев, лучший стрелок.

Комутаев с Хасановым живут в одной палатке. Вечером, после прихода Матовасьяна, полчаса тренировки. Терпеливо добивается упрямый Саид правильного положения корпуса, десятки раз поправляет ремень на плече Хасанова, пробует силу натяжения ремня.