Молодость - [26]

У бабушки Канох — дом сытый, покойный. Маленький толстый дедушка во всем послушен бабушке, но делает вид, что свое хозяйство, трех бородатых своих сыновей, живущих при нем и двух работников держит в ежевых рукавицах. У дедушки, как и полагается, сидят в гостях старики; первый день праздника принадлежит им.

— Пришла, стрекоза, — улыбается бабка. — Ну, садись, я тебе угощение припасла.

— Спасибо, нана, я дома ела достаточно.

— Ну-ну, знаю я ваш дом; не радуйтесь, что в долг достали паршивого барана. Ешь! Для тебя готовила. Если бы твои отец не был дурак и не слушал этой русской бабы, ему непришлось бы ходить по чужим людям.

— Да уж я я за человека не считаю того, кто покорится женщине, — подвыпивший дедушка победоносно оглядывает своих друзей по старости. Перед девочкой ставят десяток тарелочек с изюмом, медом, орехами, хаюой, пирожками, куриной ножкой. Входят ее подружки — наконец-то они ее нашли! Их тоже угощают, хоть и более скромно. Аминат-же не отпускают так быстро. Пусть девочки идут с поздравлениями пока одни, она их потом догонит; надо еще послушать ее разговоры и песни.

Она ест, отвечая на вопросы бабки, степенно поддакивая захмелевшим старикам. Только что собралась рассказать о сестре и о ссоре с отцом, как вдруг на улице послышались крики, топот коней…

Ях ходчебз, — первой всплеснула руками Аминат, бросаясь к окну. — Не посмотрели на праздник. Вот люди!

— Ях ходчебз, — отозвались гости, выскакивая на пороги. Улица пылила вслед летящим на быстрых конях всадникам. Вскоре в погоню за ними метнулись двое — старик Ужажев и его сын. Парень на лету сорвал с плеча винтовку и выстрелил три раза в воздух. Тотчас же отозвались ответные выстрелы там, в пыльных облаках…

— Кану похитили! — покачивали головами женщины, — что теперь будет? Это Магомет Начеков, из соседнего селения. Не даром он со вчерашнего вечера крутился здесь у нас, все подбирал себе товарищей. Не отдадут за него Кану, разве это калым — простенький нагрудник, пояс с узенькими плиточками серебра, даже не видно их, одно шелковое платье, две коровы и пять баранов?..

— Да уже ради этого не стоит и девочек рожать. Мы их растим, кормим, бережем пуще глаза — и не взять за нее хорошего калыма? Главное, брат несогласен. Ему тоже приходит пора жениться, он думал отыграться на сестре, заполучить тысченку денег и пару быков…

— Не сойдутся в цене, значит вернут невесту, только и делов.

Страсти быстро угасают, разговоров же о похищении — ях ходчебз — хватит на три дня. Аминат ест и благодарит. Вновь ест, ласкается к бабке, по ее просьбе и в угоду пьяным старикам отжаривает без запинки скороговоркой двадцать стихов из корана. Морщинки бабушки мягчеют, светлеют. Глаза ее наполняются гордыми слезами удовлетворения; вот она, ее внучка! пусть скажут все люди, чего она стоит? Эта никогда не продаст обычаев Кабарды. Для такой не жаль ничего…

У Тамукиных пир на весь мир. В гостях сам председатель РИК’а Абазов. Солидный, уверенный в себе человек. Не проходимец какой-нибудь, а местный житель; дом — полная чаша, поддерживает знакомства с дворянами, хорош с муллами, имеет две мельницы. С таким приятно дружить, видеть такого у себя в гостях — большая честь.

Ему рассказывают об Аминат, всячески восхваляя ее таланты, усердие к корану, знание преданий и обычаев кабардинского народа. Он обнимает ее худенькие плечи потной рукой, гладит ее льняную головку, засматривает в карие глазки пьяными хитрыми глазищами.

— Молодец, таких как ты, надо собирать; собирать отдельно, готовить и пускать в народ. Молодец! Будь всегда послушной, я тебе во всем помогу. Ты народу очень нужна…

Уже тускнеет полупьяный день. Аминат бегает по улице от дома к дому и самодовольно думает: «Я нужна народу. Меня будут готовить отдельно. Вот я какая!».

Она находит, наконец, подружек; но надо зайти еще в несколько домов. Они встречают много детских групп, также расхаживающих с поздравлениями. Мальчиков всюду встречают так себе, кое-что вынесут им, а то и откажут: уже много было; пойдите еще к другим. В комнаты их приглашают редко. Зато девочкам — почет и уважение. И нигде нельзя отказаться от еды — нанесешь хозяину смертельную обиду.

К вечеру Аминат чувствует: наелась так, что живот стал, как барабан. Поздно, при лампе, сидя с матерью и сестрой Анной (отца дома нет, видно — пьянствует у кого-нибудь), слушает Аминат воспоминания матери и жалеет ее, очень жалеет своим детским сердечком. Нет, она не повторит этого пути, у нее другая дорога жизни! Сестра снова советует ей ехать учиться. Есть приказ Калмыкова: учить всех детей.

«Они не знают, что скоро я буду избранная народом», — мечтает в полудреме Аминат. «Уже сейчас меня все уважают. Но если опять пошлют к Хабасу — возьму и убегу сама», — решает она. «Убегу прямо в Нальчик, к Калмыкову или в Пятигорск. Вот, скажу, пользуйтесь, учите; сама пришла»…

5

— Аминат! И куда могла запропаститься эта негодница?

На дворе холодный ноябрь. Клены и дубы, отряхиваясь на ветру, осыпают на землю миллионы дождевых капель. Бабушка Канох, кутаясь в платок — аллах за грехи лишил женщину права носить ватную теплую одежду — выходит в садик. Здесь Аминат тоже нет. И во дворе нет. И на улице. Только что заходил Хабас, жаловался: девочка отбилась от рук, третий день не посещает занятий. Куда же она уходит по утрам? Не подменил-ли ее шайтан?