Молодежь Русского Зарубежья. Воспоминания 1941–1951 - [14]

В моем студенческом удостоверении сказано, что я 9 июля удовлетворил требования, а значит, получил право сдавать осенью экзамен. Это был бы мой последний экзамен, от которого зависело, получу я диплом или нет.

Настроения русских в Загребе в июле отличались от настроений в мае. Если в мае настроение было подавленным, то после 22 июня появились какие-то надежды. Уже 15 июля НТС обратился к министру иностранных дел НДХ с письмом, в котором было сказано, что НТС ставит себе целью подготовить русскую эмиграцию к новой политической жизни в освобожденной России и одновременно укрепить братские, дружеские отношения между хорватским и русским народами, что НТС не партия, а политическое движение, и что НТС просит у правительства НДХ защиты и поддержки в виде «молчаливого разрешения и одобрения деятельности Союза, в том числе в создании Хорватско-русского общества, которое бы имело целью продвижение общих интересов хорватского и русского народов», а также разрешение переезда главного секретаря Исполнительного бюро проф. Михаила Александровича Георгиевского (?–1950) в столицу НДХ Загреб. Письмо было подписано Георгиевским и председателем Загребского отделения Союза инж. Г. Я. Киверовым.

Переезд М. А. Георгиевского в Загреб не состоялся, но ни он, ни Киверов арестованы не были. За их деятельностью усташи, конечно, следили, что и вынудило Киверова при первой возможности покинуть Хорватию.

Осенью 1941 г. одна немецкая фирма объявила среди русских эмигрантов набор чертежников и переводчиков для своего отделения под Киевом. В эту группу записались Игорь (Николаевич) Шмитов (1922–1982) с отчимом и матерью. Они, как и почти все прочие, были членами НТC. О своих впечатлениях Игорь написал в статье «За чертополохом», которая была напечатана в загребском подпольном разведческом журнале «Ярославна» (1942. № 6, июнь).

Название статьи заимствовано у бывшего донского атамана Петра Николаевича Краснова (1869–1947), ставшего в эмиграции известным писателем. В своем фантастическом романе «За чертополохом» он рассказал, как после эпидемии чумы у Запада прервались все связи с СССР, граница заросла чертополохом, и никто, кроме одного молодого эмигранта, не решался проникнуть в зачумленную страну. Выражение «за чертополохом» стало в 1930-е гг. в эмиграции весьма ходким. Шмитов писал:

«Еще не улеглись впечатления от мировых великанов городов, от Вены и Берлина, а уж скорый поезд мчался с маленькой кучкой русских, полных неясных надежд, унося их к рубежу их родины. От времени до времени бесконечный горизонт заполняется березовой рощей или сосновым лесочком с болотцем. Чувствуется приближение к русской земле, но на станциях слышна польская речь. С каждым поворотом колеса мы все ближе и ближе к чертополоху, отгородившему нас от истины. По ту сторону много загадочного, нового и непонятного. У всех одна мысль – где же граница? Наконец, мы подъезжаем к маленькой станции, ничем не отличающейся от предыдущих. У поезда давка, и бабы продают яблоки. Рубеж. Преграда снята, и мы вступаем на землю наших предков. Больше мы не эмигранты. Все взволнованы и опьянены происходящим. Все счастливы, хотя и сознают, что впереди будет много горя, много тяжелых минут. Но… что вообще может чувствовать человек, мечтавший двадцать лет исполнения его желаний? В поезде маленькое торжество. Разливается заранее приготовленная наливка, и все друг друга поздравляют, как на Пасху, с новым для нас воскресением Родины. “За светлое будущее! За новую жизнь! За новую национальную Россию!“» (приводится с сокращениями).

Позднее Шмитов писал, в какие ужасные условия попали эмигранты. Сам он заболел туберкулезом и уехал в Вену лечиться. Там поступил на архитектурный факультет, специализируясь в средневековом искусстве под руководством проф. Голей.

В биографическом очерке о своей матери Зинаиде Михайловне Полуян (1902–1952) Шмитов писал в разведческом журнале «Опыт» (1972. № 59, июнь):

«Узнав о решении своего мужа и сына ехать в оккупированную часть России, она энергично добивается полулегального разрешения сопровождать их. Польско-русскую границу она переезжает, переодевшись в мужскую одежду. Контроль на границе не замечает и пропускает ее вместе с другими. Жизнь в голодной, оккупированной немцами России представляла собой мучение и физическое, и моральное. Разбитый авиацией и артиллерией и заброшенный колхоз «Глубокая долина» явился первым пристанищем полуголодных и для лютой зимы 1941–1942 гг. полураздетых пришельцев. В конюшни этого колхоза немцы согнали измученных голодом “презренных унтерменшей” – военнопленных, взятых в Киевском окружении. Каждый второй из них умирал, остальные находились между жизнью и смертью от голода и истощения и косивших болезней: тифа, дизентерии, цинги. Немцы боялись входить в эти рассадники эпидемий и, не имея сил, не желая заниматься пленными, оставляли их без всякой медицинской помощи умирать на соломе в полуизоляторах, полулазаретах, среди вшей. <…> Зинаиде Михайловне пришлось потратить много усилий, чтобы добиться разрешения организовать санитарные пункты и лазареты в лагерях военнопленных. Но немцы отказались дать какой-либо санитарный материал или медицинский персонал, даже из местных. На шесть основанных Зинаидой Михайловной лазаретов только в одном оказался военный врач, а в другом фельдшер. <…> Кроме отсутствия медицинского персонала, сказывалось полное отсутствие продуктов. По воскресеньям запрягались сани, и в сопровождении сына или мужа Зинаида Михайловна отправлялась в села, где она на сельских сходках или у церкви обращалась к крестьянам, прося пожертвовать продукты своим пленным. Нередко с полными санями возвращалась она назад».