Молодая кровь - [4]
Женщина, задыхаясь, кинулась на Лори Ли.
— Не смей так говорить про мистера Такера! — Неистово размахивая метлой, хозяйка старалась загнать Лори Ли в угол. — Не смей, черная паскуда! — И начала колотить по голове, по плечам, по ногам. — Черная паскуда!
Черная пас… Лори увернулась, зажмурилась и с силой стукнула хозяйку кулаком по животу. Миссис Такер с визгом повалилась на пол, а ее сероглазая дочка открыла свой кукольный ротик и громко заревела. Лори опрометью бросилась в прихожую, оттуда на крыльцо — и бегом домой.
Мама задала ей хорошую трепку — как это она посмела ударить в живот белую женщину, которая вот-вот должна родить? А чтобы бабка не помешала, мама потащила девочку в сарай. Все же старуха выбила дверь и, вцепившись в маму, бегала за ней по всему сараю.
— Не бей ребенка! Перестань! Ничего плохого она не сделала! Надо было убить эту злющую суку!
В тот вечер, когда все домашние были на террасе, мама Большая осталась с Лори Ли в кухне. Она сказала девочке:
— Внучка, никогда не позволяй им топтать себя В грязь. Дерись с ними всю жизнь, дерись, особенно с богатыми, с такими вот, как эти Такеры. Это они заняли теперь место наших хозяев — плантаторов, это они линчуют нас, морят голодом и заставляют подыхать на работе. И так будет и ничего не изменится, пока вы, молодые негры, не объединитесь и не образумите их. Дерись с ними, моя маковка! О господи милостивый, прости мои прегрешения!
Лори глядела на бабку, сидевшую против нее за столом, слушала, моргая глазами, и дрожь пробегала по ее детским плечам. Над керосиновой лампой кружилась ночная бабочка, и пыльца с ее крылышек осыпалась на стекло,
— Вот какие дела, моя сладкая. А на маму не обращай внимания. И еще одно скажу тебе, куколка: сколько ни плачь, сколько богу ни молись, сколько с белым ни судись, — ничего не поможет. У белого сердце каменное — его ничем не проймешь.
Тысяча девятьсот двенадцатый принес еще беду.
В середине года умерла мама, а через четыре месяца не стало и мамы Большой. Мама Большая, мама Большая, бабуся! Какой приторный, противный запах! Девочка стоит в опустевшей комнате, где на все легла печать смерти и одуряюще пахнет цветами. Но мама Большая ничего не чувствует. Она лежит в сером гробу, и ее темные, почти черные глаза глядят на девочку сквозь неплотно сомкнутые веки. И девочке чудится, что разжимаются мертвые, побелевшие уста бабушки и она слышит ее звонкий молодой голос: «Не плачь, моя сладкая! Не трать не единой слезинки!» И Лори Ли старалась сдержать слезы, старалась, как только могла, но это было ужасно трудно. А тут еще мисс Сузи обняла ее за плечи.
— Не плачь, моя красотка! Бабушка не умерла, она просто покинула нас ненадолго. Теперь она в той стране, где никто никогда не стареет.
Через два года брат Лори Ли, Тим, попал в исправительный дом за то, что. швырял камнями в белых мальчишек и разбил окно у старика Мак-Вортера. Его продержали в тюрьме целых два года, и вышел он оттуда свирепый, как бульдог. А ведь до того, как Тим попал за решетку, не было мальчика лучше и добрее его. Застенчивый, ласковый, добросердечный, цыпленка — и того не мог бы убить! Единственный мальчик во всем городе, который не привязывал ниток к крыльям майских жуков! Лори Ли никак не могла забыть то время, когда они с Тимом и сестренкой Берти гостили летом две недели в деревне у дяди Лео и тети Дженни Мэй.
Дело было в июле, ранним утром в субботу. Дядя Лео сказал:
— Что бы нам такое сообразить на завтрак? Цыпленка, что ли, зажарить? — И он стал потешно напевать на мотив церковного псалма: — Самый лучший друг — жареный цыпленок! Прославим его, прославим его, драгоценного!
Тим засмеялся:
— Так и доктора говорят!
Тим был красивый мальчуган — высокий, стройный. Все девочки были от него без ума. Дядя Лео сказал:
— Ну что ж, малый, давай мы с тобой сами приготовим сегодня завтрак. Ты убьешь цыпленка, а я его, подлеца, зажарю. Покажу нашим женщинам, как надо стряпать. Пусть не воображают, что только они смыслят в этом деле. Ступай в курятник, выбери цыпленка, какой тебе понравится, и быстренько сверни подлецу шею.
Тим ответил:
— Хорошо, дядя Лео.
Берти и Лори Ли втихомолку хихикнули: они-то знали, что Тим никогда еще в жизни не убил курицы. Тим пошел в курятник. У тети Дженни и дяди Лео были куры всех пород.
Проходит пять минут, и дядя Лео кричит:
— Ну, как ты там, готов, мальчик?
— Нет еще, дядя Лео, — отвечает Тим, а у самого голос дрожит.
— Ладно, — говорит дядя Лео, — к рождеству-то поймаешь?
Проходит еще минут пять,
— Ну как, сынок? — Я сейчас.
— Что ты, мальчик, там делаешь, уж не сам ли высиживаешь цыпленка? — Дядя Лео вышел на крыльцо. Девочки, наблюдавшие из окошка, выбежали за ним следом.
Большой жирный цыпленок вырвался из трясущихся рук Тима, и хотя мальчик погнался за ним, однако не похоже было, что он старается его поймать.
— Ну, чего ты там канителишься? Хватай негодяя и сверни ему шею!
— Слушаю, сэр.
Тим метнулся за цыпленком и загнал его в угол между плетнем и старой смоковницей. Вся земля была загажена курами, и Тим старался ступать осторожно. Уж очень брезгливый был этот Тим!
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.