Молодая кровь - [29]
— Родненький мой сыночек, маленький мой Робби! О господи, господи! Сжалься над нами, милосердный Иисус Христос!
— Мама, мама, мамочка! — с громким рыданием вырвалось из груди Дженни Ли. — Мамочка, моя любимая!
Каждую ночь Робби видел сны, которые посылал ему добрый господь бог. Какие только сны не снились ему, с тех пор как он был еще комару по колено, с тех пор как себя помнил! И в эту темную ночь под воскресенье, в тихий предутренний час, когда тишину нарушало лишь тяжелое дыхание и храп спящих, мальчик на соломенном тюфяке был уже не в Кроссроудзе, а может, даже и не в Джорджии! На широком поле сошлись две могущественные армии, вооруженные до зубов мечами, кинжалами, пистолетами. На одной стороне огромная Белая армия — злые, уродливые, подслеповатые призраки. А на другой огромная Черная армия — гордые, красивые, свирепые и храбрые воины. И мама была там, и папа, и Дженни Ли, и Бен Реглин со своей сестрой Айдой Мэй, и Жирный Гас Маккей, и многие другие. Но главное, там был он — Роберт Янгблад, сильный, бесстрашный, и он вел Черную армию к победе. Кругом трещали выстрелы, грохотали пушки, люди рубились саблями, кололи и убивали друг друга, кровь лилась рекой. То он видел себя в Кроссроудзе, то в каком-то громадном неизвестном городе, где командовал уличным боем. Мелькали лица — чужие, иногда знакомые. Он различал их совершенно отчетливо, но в следующее мгновение все перепутывалось. и белые лица, и черные — все были залиты кровью. Робби проснулся в холодном поту и, дрожа, сел на тюфяке. Силясь понять, где же он, вглядывался во мрак и мало-помалу приходил в себя. Нащупал тюфяк, услышал мирное посапывание старшей сестры, спавшей на кровати. Потом различил знакомую печку и большой кухонный стол. И тут же почувствовал облегчение, словно глотнул холодной воды. Как хорошо, что он дома, слава богу, что это был только сон! Робби старался припомнить, кто же победил в битве. Хорошо, что это был сон. Хорошо, что это был только сон! Он долго ворочался с боку на бок, почесывал зудящее тело. Почему эти белые такие подлецы? И какого черта негры все им спускают? Почему? Почему? И все думал, думал, пока в голове не затуманилось и начал одолевать сон. Робби повернулся на живот и уснул.
В воскресенье утром он пытался вспомнить, что ему снилось. Но все было так смутно, точно стена выросла между ним и его сном. А ночью это казалось настоящим и очень страшным! Робби сидел в кухне за некрашеным столом. Большой, тяжелый, топорной работы стол был выскоблен добела, так же как и пол. Аромат жареного бекона, горячей кукурузной каши и свежего кофе почти вытеснял застоявшийся с ночи резкий, затхлый запах спальни. На главном месте за столом сидел рослый чернокожий мужчина. У него добрые, спокойные глаза, волевое лицо и могучая грудь, как у буйвола. Но это обманчивое спокойствие — в нем таится скрытая сила, конгломерат тончайших и сложнейших чувств, энергия, всегда готовая к отдаче, подобно мощной стальной пружине, натянутой до предела.
Иногда Джо Янгблад читал, иногда разговаривал с женой, с детьми или с посторонними, но мысли его были где-то за миллион миль. Он часто пытался представить себе, как сложилась бы его жизнь, если бы его не ссадили белые с поезда, когда он ехал в Чикаго. Казалось, целых сто лет прошло с тех пор, но одно ему было ясно: если бы он тогда уехал, то не женился бы на Лори Ли. Разве он встретился бы с нею? А свою Лори Ли он не отдаст за миллион городов, даже таких, как Чикаго! После того как он сбежал с плантации старого Бака и поселился в Кроссроудзе, к нему и подступиться было нельзя: злился на весь мир. Однако спустя некоторое время он снова начал копить деньги для поездки на Север. Но много ли можно накопить при таком ничтожном заработке? И все же он уехал бы, конечно, если бы в то лето не познакомился с Лори Ли. Даже после женитьбы он не раз подумывал перебраться с семьей на Север. Но Рэй Моррисон уверял, что и там не лучше: белые везде одинаковы, куда бы ты ни поехал! А уж Рэй-то знает: он побывал после демобилизации во всех больших городах. Лори Ли тоже была против поездки. Она говорила: «Зачем мне уезжать на Север? Я родилась на Юге, и здесь моя родина, так же как и этих поганых белых. С какой стати я побегу отсюда? А вдруг и там окажется плохо? Куда мы тогда денемся? Не будем же мы всю жизнь кочевать с места на место!»
Лори поглядела на мужа, который пил кофе из большущей белой кружки, и улыбнулась.
— Джо, доктор не разрешил тебе больше одной чашки кофе в день. Так ты приладился пить вон из какой посудины!
В добрых глазах Джо мелькнул веселый огонек, но лицо оставалось спокойным, сосредоточенным.
— Да это же малюсенькая чашечка! — Он покачал головой. — Эх Поцелуйка, Поцелуйка ты моя!
Пил он, шумно прихлебывая, опорожнив до половины кружку, он вылил в нее кофе с блюдца и, не поднимая глаз, попросил дочь:
— Ну-ка, Поцелуйка вторая, подлей мне еще горяченького кофейку! Слишком я пересластил, да он уже и остыл.
Глядя на серьезную физиономию мужа, Лори покачала головой.
— Господи, ну и комедия с тобой, Джо Янгблад!
Дженни Ли подала отцу кофе и снова села за стол. Робби перестал есть и сказал ей:
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.