Молодая кровь - [172]
Тронулись в пыльной мгле. Было очень жарко. По обеим сторонам дороги светляки то и дело зажигали и тушили свои фонарики. Отчаянно стрекотали цикады. На краю поселка, где вооруженные винтовками и револьверами негры прятались в канавах и за деревьями, точно война уже началась, Ричард Майлз выключил фары.
Осторожно ведя машину, Ричард въехал в Плезант-гроув, погруженный в полнейший мрак — нигде ни единого огонька. Наконец добрались до Монро-террас и остановились. возле дома доктора. Джемисон вышел.
— Не помочь ли вам?
— Нет, спасибо, я и один справлюсь — аппарат легкий. Вы только не выключайте мотор! — и доктор нервно засмеялся.
Чувствуя, как напряжен у него сейчас каждый нерв, Ричард откинулся на спинку сиденья и потянулся всем телом, вглядываясь в душную, беззвучную тьму. Он думал о Янгбладах, о том, как сроднился с ними за последнее время — Джо стал для него все равно что отец или брат. Вдалеке показался автомобиль; направляемый фарами сноп света шарил вдоль стен домов. Ричард сполз с сиденья и замер на коленях, слыша собственное дыхание. Только бы доктор не вышел сейчас из дому! Потом свет скользнул поверх его машины, и Ричард, затаив дух, приник к коврику, но автомобиль уже миновал его. Снова сев за руль, Ричард смотрел, пока автомобиль не скрылся. Вышел доктор, держа в каждой руке по чемоданчику, и направился к машине.
— А теперь куда, доктор?
— За рентгеновским аппаратом. Надо посмотреть, что там у Джо внутри. Аппарат есть у Дэйвиса, но дома ли Дэйвис, я не знаю. Сегодня я его весь день не видал. — Доктор закурил папиросу и глубоко затянулся.
— Так что ж, по-вашему, во всем городе не найдется ни одного белого врача, обладающего хоть каплей человечности?
— Помимо человечности, нужно еще и немножко смелости, — заметил доктор. — В такое время любой белый, становясь на нашу сторону, очень серьезно рискует. Заедем к доктору Блэкстону. Попытка не пытка. Сверните на Чеснат-стрит!
Дверь ему открыл сам доктор Блэкстон.
— Что вам нужно, Джемисон? — спросил он. — Войдите в дом!
Это был грузный квадратный человек с мучнисто-бледной физиономией и почти голым черепом. Оба врача остановились лицом к лицу в прихожей.
— К вам просьба, доктор Блэкстон. Одолжите мне ваш рентгеновский аппарат.
Доктор отрицательно замотал головой. — Я его никогда никому не давал, Джемисон, и дать не могу.
— Но, доктор Блэкстон, человек умирает. Совершенно необходимо сделать просвечивание.
— Кто это умирает? Как фамилия больного? — Свет висячей электрической лампочки отражался на лысине Блэкстона.
— Джо Янгблад. — И доктор Джемисон тут же пожалел, что это имя сорвалось у него с языка. Но усталость и отчаяние лишили его обычной осмотрительности— он был точно пьяный.
— Я так и подумал, — сказал Блэкстон. — Нет, уважаемый! Если бы я даже и согласился дать вам свой аппарат, то, во всяком случае, не для него.
Доктор Джемисон посмотрел в светло-карие глаза Блэкстона. Он был утомлен, расстроен неудачей и ужасно сердит. Сердит на себя за то, что выдал Джо, сердит на своего коллегу.
— Но почему, доктор Блэкстон, почему? Ведь это же человек, жизнь которого в опасности, а вы врач!
— Джемисон, если вы сейчас уйдете, я готов забыть про этот разговор, — сказал Блэкстон. — Вы здесь не были, и я вас не видел. Это только потому, что мне нравится ваша смелость! — На лице и на лысине доктора Блэкстона поблескивали капельки пота.
— А рентген?
— Нет! — закричал Блэкстон. — Уходите! Уходите отсюда! И благодарите бога, что я не сообщу о вас куда следует, а то вы лишитесь права на практику в Джорджии.
Доктор Джемисон ушел с горьким чувством в душе — ведь Блэкстон считался наиболее отзывчивым из всех белых врачей в городе, особенно когда дело касалось негров. Все же он побывал еще у двух белых врачей, но получил отказ. Садясь в четвертый раз в машину, он подумал, что пора возвращаться к больному, хотя бы и без аппарата.
— Может быть, его уже нет в живых, а я тут мечусь в темноте, как дурак, стараясь разжалобить этих южных медиков!
Ричарду Майлзу представилось спокойное лицо Джо с такими хорошими темными глазами, и собственное бессилие что-либо сделать сейчас показалось ему невыносимым. Вдруг, уже в полном отчаянии, он вспомнил про доктора Райли.
— Минуточку, я знаю одного человека. Попытаем счастье еще разок!
Машина проползла без огней через западную часть города к университету и остановилась возле домика, в котором жил Райли.
— Вот так сюрприз! — воскликнул долговязый доктор Райли, вежливо приглашая Майлза и Джемисона в комнату. Не дожидаясь приглашения сесть, Ричард сказал:
— Я, пожалуй, приступлю прямо к делу, доктор Райли. Ведь вы, наверно, догадываетесь, что мы к вам не в гости.
Розовощекий Райли кашлянул и испуганно улыбнулся. Ричард продолжал:
— Нам нужен ваш переносный рентгеновский аппарат, чтобы спасти человеку жизнь. Этот человек — Джо Янгблад. Он отец того одаренного юноши, который, по вашему мнению, далеко пойдет. Вы, кажется, знакомы с доктором Джемисоном. — Ричард кивнул на своего спутника.
— Да, да, конечно. Прошу вас, джентльмены, присесть.
Сейчас Ричарду еще больше, чем в день знакомства, бросилось в глаза сходство Райли с молодым Линкольном. Только в его гарвардской речи чувствовался мягкий, изысканный акцент южанина.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.