Молодая кровь - [148]

— Неужели ты поверил глупой болтовне? — спросила Айда Мэй.

— Я так ревновал, что не знал, чему и верить, — И все-таки поверил, да?

— Я не верил, моя любимая, пока не поехал в ту пятницу за тобой в деревню. А после этого я уже не знал, что правда, а что нет…

— Послушай, Роб, Бен Блэйк мне в отцы годится. И вообще разве может такой человек понравиться! Но он хорошо ко мне относится, а в тот раз пообещал приехать за мной и отвезти меня в город, и он тебя опередил. Как, по-твоему, я должна была поступить — прогнать его, да? Но ведь ты сам знаешь, с людьми надо быть вежливым!

Роб промолчал. Если бы только она знала, как глупо он вел себя в тот вечер… в Гарлемском переулке!

— Я люблю тебя, Айда Мэй! — Вот и все, что мог вымолвить Роб.

Айда Мэй продолжала:

— Он меня кое-куда приглашал несколько раз. Вчера, например, я ездила с ним в Мэйкон на концерт. Но это ровно ничего не значит!

Роб повторил сдавленным шепотом;

— Я люблю тебя, Айда Мэй!

— Правда, Роб? Любишь?

— Да, да, да, и ты это знаешь! — Он пытался найти какие-то красивые, яркие слова, чтобы выразить всю силу и полноту своей любви, но, так и не найдя, лишь повторил: — Люблю тебя, дорогая!

Она улыбнулась и ответила:

— И я тебя тоже. Мне кажется, я тебя люблю сколько себя помню, всю жизнь.

Она положила голову на колени Роба, и он смотрел в ее счастливые глаза и думал о том, как красиво складывает она губы, когда говорит «люблю», и еще никогда не испытанный восторг, огромное счастье и любовь к Айде Мэй переполнили его душу. Он наклонился и нежно поцеловал ее в губы, и глупые слезы из его глаз закапали ей на лицо. И Айда Мэй целовала его глаза, пока не исчезли на них слезы, но зато они стали влажными от поцелуев.

— Сколько раз я собиралась сказать тебе о своей любви, еще когда мы учились в школе, но я знала, что девушке это не полагается: парень первый должен объясниться. И я всегда хотела с тобой дружить. Я понимала, что это глупый запрет, и все же не признавалась тебе, скорее потому, что думала: очень я ему нужна! Ведь все девчонки по тебе с ума сходили. Даже та белая девчонка Кроссов.

При одном упоминании о Кроссах Роб весь сжался от бессильного гнева. Он огляделся вокруг, и ему почудилось, что деревья подслушивают и надвигаются на них и что это вовсе не деревья, а рослые крэкеры в куклуксклановских балахонах. Роб засмеялся нервным смехом.

— Брось ты эти глупости! Никакие другие девчонки мною не интересовались!

— Хм, так я и поверила! А Уилабелл Бракстон? Она до сих пор влюблена в тебя.

Потом Роб рассказывал Айде Мэй о своей поездке в Нью-Йорк, как он был там членом профсоюза, как работал в ресторане. Описал небоскребы, подземную дорогу и красивые кинотеатры, куда пускают и негров. Они не заметили, что начало смеркаться и лес окутался тенью. Время летело удивительно быстро. Потом заговорили о работе в школе. Айда Мэй сказала, что если останется там на следующий год, то будет преподавать негритянскую историю, как мистер Майлз. Роб прервал ее поцелуем. Потом Роб узнал, что Айда Мэй собирается устроить вечер религиозных песен по той же программе, какая была у них тогда в школе. У нее есть ученик, Гарольд, рослый для своих лет паренек, очень напоминающий Роба, и хотя она не признает любимчиков в школе, все же чувствует особую симпатию к этому ребенку. Роб снова поцеловал ее.

— Мне никогда не нравились учителя, которые покровительствуют любимчикам, — шутливо сказал он. — Ты у меня смотри на этот счет!

В свою очередь Роб рассказал Айде Мэй о работе в гостинице, как там за день набегаешься, натрудишься, сколько раз повторишь «Да, мэм!» и «Да, сэр!» Но он умолчал о белых женщинах, которые выходили к нему полуодетыми, а иногда и вовсе голышом. Несколько раз он собирался рассказать ей о них, но удержался. А вот о беседах с ребятами по поводу профсоюза и об Оскаре Джефферсоне — этого он не утаил от нее.

— Ох, милый, ты только будь поосторожнее! — заволновалась Айда Мэй, испуганно глядя на Роба,

— Но мы должны что-то предпринять, — ответил он. — А если будем сидеть да ждать, нам же будет хуже. Старый Огл знает, что ему все сойдет с рук, потому что он белый, и достаточно важная птица, и достаточная дрянь вообще. На него только одно может повлиять — это если мы, цветные служащие, все вместе окажем ему сопротивление. Надо, чтобы хозяин знал, сколько ты согласен потянуть, тогда он не посмеет на тебя наваливать лишнее.

На западе садилось солнце, и лес тонул в мягких сумерках, а Роб ничего не видел, кроме любви и весны в глазах Айды Мэй, ничего не слышал, ни одного лесного звука, кроме музыки ее голоса. Оба тяжело и прерывисто дышали. Мышцы Роба напряглись, сердце сладостно замирало, лихорадочная дрожь волнами проходила по телу. Роб склонился над ней, они поцеловались, и он начал гладить мягкое девичье тело. Но чем нежнее было прикосновение его неловких рук, тем неприступнее становилась Айда Мэй.

— Не надо, Роб, не надо! — воскликнула она и отвернулась.

Роб не хотел оскорбить ее, но страсть оказалась сильнее разума; пусть Айда Мэй будет сейчас женщиной, а не учительницей. Чувствуя инстинктивно, что она отстраняется от него, Роб, сам того не желая, повернул ее к себе лицом, схватил в объятия и впился губами в ее губы; еще мгновение Айда Мэй пыталась сопротивляться, бормоча: «О господи!» Но вдруг, ослабев, она прильнула к нему гибким шелковистым телом и крепко обвила его руками, словно для того, чтобы никогда уже больше не разлучаться с ним, и их дыхание слилось, и любовь была неистовая, и любовь была нежная, и от любви было больно, и от любви было сладко, потому что эта была молодая любовь… А тени, сгущаясь, спешили укутать лес Янгблада темной пеленой…