− Это слишком рискованно. − Аткоатль покачал головой, и Оналли услышала остальное, слова, которые он не сказал.
Что, если нас поймают?
Оналли выбрала самый легкий путь справиться со страхом: гнев.
− Так ты намерен сидеть сложа руки?
Глаза Аткоатля вспыхнули ненавистью − и неудивительно. Он видел, как пал его Дом, как его товарищей, воинов Орла, связали и оставили гореть в разоренных казармах; видел воинов Выдры и Черепа, убитых, искалеченных или разбросанных по серебряным рудникам дышать пылью.
− Я не трус. Когда-нибудь Почитаемый Оратор и его приспешники заплатят за всё, что натворили. Но ты... ты просто играешь со смертью.
Оналли опять впилась взглядом в фотографию − в лицо Хочитли, застывшее в невинной нерешительности.
− Я не брошу её там.
− Сопротивление... − начал Аткоатль.
Оналли фыркнула.
− Ты сам знаешь, к тому времени, как сопротивление разрушит Дом, будет слишком поздно.
Нападения уже случались: подорвали две станции магнитопланов; перед арестами загадочным образом исчезали диссиденты. Оналли не отрицала существования подпольного движения, но по разным признакам видела: оно всё ещё слабо, всё ещё формируется.
Аткоатль не ответил, но Оналли была воином-ягуаром и благодаря выучке могла улавливать в его позе едва заметное неодобрение.
− Послушай, − наконец сказала она, − самый большой риск беру на себя я. Ты будешь снаружи Дома, и если что-то пойдет не так, успеешь скрыться.
− Если тебя поймают...
− Думаешь, я тебя предам? После всего, что они сделали с Хочитли, ты думаешь, что я буду им помогать?
Аткоатль помрачнел.
− Ты знаешь, что происходит внутри.
Она не знала, но представляла, причем слишком хорошо. Вот почему нужно вытащить Хочитли. Подруга не заслужила такой участи.
− Я воин-ягуар, − тихо сказала Оналли. − И даю слово, что скорее покончу с собой, чем позволю им что-нибудь выпытать.
Аткоатль посмотрел на неё.
− Ты искренна, но то, что ты веришь, ничего не меняет.
− Разве? Я верю, что правление Почитаемого Оратора беззаконно. Я верю, что Дом Ягуара не имеет права предавать собственных диссидентов или допрашивать их. Разве мы все в это не верим?
Аткоатль помялся и не ответил.
− Тогда скажи, во что веришь ты, − попросила она.
Он немного помолчал и свирепо ответил:
− Забери тебя Чёрный! Но учти, Оналли, только на этот раз. Только на этот.
Она кивнула.
− Обещаю.
Вызволив Хочитли, они отправятся на север − в Соединенные Штаты или Сюйя, в страны, где свобода − не просто слово на бумаге. Они будут в безопасности.
Она закончила скручивать волосы в аккуратный узел − привычка, приобретенная на заданиях за границей − и сунула ритуальные колючки за пояс, размазывая кровь по кожаному костюму. Помолилась тому из богов, кто сейчас слушает. Року, Чёрному, богу Дымящегося зеркала[1], который вечно отворачивается, если у вас достало духа схватить подвернувшийся шанс.
Аткоатль ждал, неохотно придерживая открытую дверь.
− Идем, − сказала Оналли.
Она оставила фото на столе, прекрасно понимая, почему так поступила. Не потому что оно стало бы обузой, а из-за одного простого чувства − страха. Страха, что, найдя Хочитли, увидит в ее глазах безумие и поймёт, что от застенчивой, отважной девушки, которую она помнила, не осталось ничего.
Ночь была ясной и холодной, небо над Теночтитланом усеивали мириады звёзд: мириады демонов, ожидающих во мраке возможности сойти и разорвать всё живое на мелкие кусочки. Оналли потерла ритуальные колючки, пытаясь вспомнить уверенность, которую всегда чувствовала на заданиях. Куда же она подевалась сейчас, когда Оналли на родине, − сейчас, когда она вламывается в собственный Дом?
Шесть месяцев назад
Жрец Черного сидит на циновке перед Хочитли, скрестив ноги и поджав губы, словно о чём-то размышляя. Жирные спутанные волосы перепачканы кровью жертв. Он него воняет склепом и немного хлоркой. Перед приходом он попытался вымыть руки, но без особого успеха.
Забавно, как обостряется ум, когда подавлено всё остальное.
Хочитли могла бы рассмеяться, но она никогда не была хохотушкой, в отличие от Оналли или, возможно, Тесипьяни.
Нет, нельзя думать о Тесипьяни, не сейчас. Нужно сохранять хладнокровие − это единственная возможность выжить.
Нельзя задавать себе вопрос «за что?»
− Мне сказали, − произносит жрец, − что ты организовала диссидентское движение в этом Доме.
Хочитли по-прежнему с очень прямой спиной сидит у стены. Веревки врезаются в руки и лодыжки, а самая тугая держит шею. Если она попытается их разорвать, то только выбьется из сил: она уже сто раз пробовала, а результатом стали только синяки.
Жрец продолжает, словно она ответила:
− Мне сказали, что ты подбивала воинов Ягуара свергнуть Почитаемого Оратора.
Хочитли с мрачной иронией трясет головой. Свергнуть − как будто это возможно... Нарождающееся сопротивление слабо и незначительно, ему не проникнуть в Дом, не добраться даже к жалкой, обособленной группке Хочитли.
Но есть добро и есть зло, и когда Шолотль придёт забрать её душу, она встретит его открыто и не стыдясь – зная, какую сторону выбрала.
Жрец самодовольно продолжает:
− Ты должна была знать, что вы обречены на провал. Этот Дом хранит верность, ваш командор тоже. Она сдала тебя, чтобы не пострадать от твоего предательства.
