Молитва за отца Прохора - [78]

Увидав крест в моей руке, католики и протестанты были потрясены. Ко мне лично подошел французский епископ Виньерон и спросил, как мне удалось все это время его хранить. Я как-то сумел ему объяснить, что прятал крестик как мог и как умел. Наша молитва привлекла внимание всех оставшихся в живых арестантов. Закончили мы словами «Аминь» и «Слава Господу».

Первые дни мая в том году выдались теплыми, и трупы погибших на территории лагеря начали припахивать. А было их очень много, лежали повсюду, в последнее время немцы, предчувствуя конец, перебили особенно много заключенных.

Мы жили в ожидании прихода освободителей, которые позаботятся о нас. Но прошел день и следующая ночь, а их все не было. Мы не знали, кто появится первым – русские или союзники, нам было все равно, лишь бы быстрее.

Те, кто мог, выходили за ворота, на которых было написано огромными буквами: «Arbeit macht frei». Труд освобождает. Это было то же, что и «оставь надежду всяк сюда входящий».

Тоненькое пламя надежды, которое тлело в каждом нашем сердце в течение всего времени, в эти дни превратилось в бушующий пожар счастья. Один русский забрался на ворота и написал: «Пусть наши враги станут пылью и ее разнесет ветер». Следующей ночью никто из нас не мог спать. Какой мог быть сон! Около полуночи раздался звук пулеметного огня, мы замерли от страха. Неужели опять? Возможно ли, чтобы убийцы вернулись? Но происшествие быстро разъяснилось. Двое англичан поднялись на смотровые вышки и оттуда открыли огонь, разумеется, обращенный на внешнюю сторону.

Крематорий все еще тлел, ветерок с Дуная разносил смрад сожженных трупов, гарь все еще ложилась на лагерь и окрестности. В эту последнюю ночь скончались самые слабые заключенные, так и не удалось им выйти на свободу, которая была уже так близко, что мы видели ясную улыбку на ее прекрасном лице.

Необыкновенный еврей Симон Визенталь стоял посреди горы трупов и подбадривал нас, призывая продержаться совсем немного. Затем он поднялся на злосчастную трибуну и произнес волнующую речь, которую, я уверен, все, кто ее слышал, запомнили, хотя бы частично, как и я. Сказал он приблизительно следующее:

– Братья! Мученики этого ада на земле! Бог судит человека по делам его и дает каждому то, что он заслужил. Нет мрака или тени, которые бы скрыли истину от Него. Много лет пройдет, но эти грехи на душе человечества годы не смоют, на лице мира навеки останется темное пятно. Мы, сегодняшние рабы, падем в забвение, но наши палачи – никогда. Посмотрите на бумагу в моей руке. На ней имена всех, кто убивал в этом лагере невинных людей. Этот список я вел в Маутхаузене, а когда выйду отсюда, дополню его именами тех, кто творил подобное всюду на просторах Европы и мира.

Пока он говорил, он все время размахивал этим списком, потом добавил, насколько я помню:

– Знайте, клянусь перед вашими исстрадавшимися лицами, как и перед лицом всего человечества, что всю свою оставшуюся жизнь, а я лишь недавно перешагнул порог третьего десятка, я посвящу охоте на этих зверей, душегубов, уничтоживших десятки миллионов людей. Я буду выслеживать каждого из них по их вонючим следам и не дам спрятаться от меня и от моих помощников даже в мышиной норе. Мы поймаем их и предадим всемирному суду. Мы не можем поднять из могил (если они существуют) миллионы погибших, но не дадим их убийцам избежать справедливого наказания…

Это, доктор, малая часть речи Визенталя, которую мне удалось запомнить в тот светлый день 4 мая 1945 года. Мы жили ожиданием наших освободителей. Позади осталось время, когда в смерти мы видели спасение, когда люди в отчаянии вешались или прыгали в пропасть злополучной каменоломни Wiener Graben.

А сейчас, перед рассказом о великом дне, когда 5 мая 1945 года американцы вошли в Маутхаузен, надо прерваться и немного отдохнуть. Вы согласны? Вот и хорошо.

* * *

Что мне вам ответить? Не слишком хорошо себя чувствую. В районе печени сильные боли. Но я соберусь с силами и продолжу, расскажу, что успею. Нет, не сейчас, осмотрите меня, когда я сегодня закончу свое сказание.

На заре в тот знаменательный для нас день пятого мая до наших ушей докатился отдаленный гул. Мы выскочили из ворот и увидели длинную колонну танков, грузовиков и бронетранспортеров. Колонна сворачивала с главной дороги и двигалась к лагерю. Государственную принадлежность танков мы не могли определить.

Но вскоре смогли разглядеть во главе колонны военный джип, на котором развевался американский флаг. Многие упали на колени и начали целовать землю. Кто-то плакал от радости. Некоторые побежали навстречу колонне. Божидар, Обрен и я остались возле шлагбаума, как раз на том месте, где нас ежедневно провожали на работу и встречали с работы странные женщины, игравшие на скрипках. Джип замер перед воротами, и колонна остановилась. Из джипа вышел офицер, насколько я мог определить, в чине полковника, вместе с ним два майора. Полковник был лет сорока, высокий, темноволосый. Некоторые в слезах упали перед ним на колени и начали целовать ему сапоги, что американцу было крайне неприятно, он попросил их подняться. К нему приблизился епископ Виньерон, в последнюю ночь его скрутила лихорадка, так что до сих пор трясло. Они пожали друг другу руки, потом обнялись и поцеловались. Полковник сказал: