Молитва за отца Прохора - [77]

– Отец, как ты думаешь, хотя бы нас оставят в живых?

– Господь должен хотя бы нам сохранить жизнь, чтобы было кому рассказать всю правду об ужасах, которые здесь творились, – ответил я ему.

Той ночью в последний раз партию заключенных увели на казнь. После этого из Драгачева остались в живых только Божидар Митрович, Живан Чикириз, Обрен Драмлич и я. В эту ночь все эсэсовцы исчезли из лагеря, и утром мы пустились на поиски еды. Некоторые искали пищу даже в собачьих будках и в вольерах дрессированных овчарок, что привело к их гибели, так как немцы отравили остававшуюся еду для собак. Среди отравившихся я узнал одного инженера из города Шабац и одного бельгийца.

Неописуемая радость охватила весь лагерь. Не было конца не только нашему счастью, но и нашей скорби по погибшим товарищам. Мы отправились на склад, где хранилась одежда умерших заключенных, и здесь Божидар нашел одежду своего отца Вукосава Митровича из Пухова. Божидар надел ее и в ней вернулся домой. Мы одевались в то, что подходило нам по размеру. Я надел гражданский костюм из сукна и черную шляпу, какие носили евреи. Я обул туфли и еще пару прихватил про запас в дорогу. Взял и сумку, похожую на наши крестьянские, сотканные на домашнем станке. В здании комендатуры мы нашли консервы, но не осмелились их съесть, опасаясь, что они отравлены. Тут же были целые горы пустых бутылок. Наконец мы вошли в кабинет коменданта лагеря, высокого светловолосого палача, которого звали Цирайс. Обрен позвал меня посмотреть, как он сидит в кресле коменданта, и спросил:

– Ты мог себе представить что-нибудь подобное, отец?

– Нет, Обрен, неисповедимы пути Господни.

На стене висел огромный портрет Гитлера. Божидар сорвал его, швырнул на пол и сказал:

– Ну, теперь и умереть не жалко!

Ящики столов были вытащены, бумаги разбросаны повсюду, в последние дни немцы уничтожали самую важную документацию, чтобы она не попала в руки освободителей, что-то, возможно, они унесли с собой. Я попросил Обрена уступить мне место коменданта лагеря Франца Цирайса. Расположился в кресле, перекрестился и поблагодарил Бога за то, что дал мне возможность дожить до этого дня. Через мою жизнь прошли три кровопийцы: Атанас Ценков в Варне, Светозар Вуйкович в Банице и Франс Цирайс в Маутхаузене. С ними со всеми я встречался глаза в глаза (однажды комендант нашего корпуса отправил меня с рапортом к Цирайсу), и вот видите, доктор, я жив до сих пор, а их унесло прочь на волнах взбесившегося времени, их имена черными буквами записаны на страницах истории нашего мира.

Итак, доктор, немцы бежали в одну ночь, как крысы с тонущего корабля, а мы, оставшиеся в живых, вели себя как сумасшедшие. Нас словно переполняли новые силы, желание новой жизни. Некоторые падали на землю, целовали ее, крестились, воздевали руки к небу и кричали: «Свобода! Свобода!» Кричал и я, мы орали, как сумасшедшие, не столько потому, что после бесчисленных смертей вокруг нас нам удалось выжить, сколько потому, что нам удалось пережить наших палачей. Вуйкович в последний момент не дал мне умереть в Яинцах, чтобы отослать меня в самый страшный ад на земле – в гитлеровский крематорий, где душа медленно уходит через дымовую трубу. Но вот он я, пережил и это, а он убит и выброшен на свалку цивилизации.

В день четвертого мая 1945 года с нами, оставшимися в живых, происходило нечто величественное, возвышенное. На просторном «апелплаце» Маутхаузена мы пели и плясали. Все танцевали, кто что хотел и кто как мог. Божидар Митрович из Пухова, в одежде своего отца Вукосава, казненного в Банице, повел коло. К нам присоединились многие иностранцы. В круг встал и Симон Визенталь, но тут же, как подкошенный живой труп, свалился наземь. Падали и другие. Изможденные, живые скелеты, у них просто не хватало сил радоваться. Некоторые скончались тут же, на самой заре свободы.

А сейчас расскажу вам о том, что так и осталось для меня загадкой. Не знаю, каким образом, у Визенталя на лагерной форме перед номером заключенного стояла буква Ю в небольшом треугольнике, как у политических заключенных из Югославии. Может быть, он выдавал себя за югослава? Или дело в чем-то еще? Знаю, что он нас, югославов, очень высоко ценил, считал честными и храбрыми людьми, хотя, конечно, не все мы были такими. В народе, объединенном общим названием «югослав», встречались настоящие кровавые палачи, их имена известны. Я этого общего имени стыдился. На нашу нацию сербов, как покрывало на покойника, натянули это отвратительное название. Было бы много лучше, если бы до этого безобразного, для сербов трагичного, государственного образования вообще не дошло. То, что для нас это было роковой ошибкой, стало ясно еще во время Второй мировой войны, а особенно подтвердилось в кровавые девяностые.

Доктор, я позабыл многое из того, что происходило в те майские дни в лагере пыток и страданий. Но и то, что осталось в памяти, может вам дать представление о том, как это было.

Картины боли и радости навели меня на мысль собраться всем православным и вместе помолиться за души наших погибших товарищей. К нам, сербам, присоединились русские, украинцы, греки. Не уверен, были ли среди них румыны и болгары. Я держал в руке свой крест и читал слова молитвы, а остальные за мной повторяли. У многих не было сил стоять, они сидели или лежали, молясь Господу.