Молитва за отца Прохора - [25]

– Утешение, Стоян, ищи в спасении своей семьи. Главное, чтобы они остались живы, а добро еще наживете.

– Что можно сделать на этом пепелище? Все наше добро сгорело.

– Когда пройдет это бедствие, соберетесь все вместе на пепелище, слава Богу, много вас, полный дом. Есть у тебя и земля, и рабочая сила. Засучите рукава, начнете все сначала, Господь вам поможет за вашу преданность.

– Да может, отец, это конец света?

– Нет, друг мой. Этот народ и большее зло переживал, привык к страданиям. Посмотри только на кости наших предков в пещерах на Кабларе, участников двух сербских восстаний. Тогда, после всеобщей резни, жизнь из крови и пепла заново начиналась.

– Знаю, отец, я бывал там.

– Будь благодарен Господу, если сохранит твоих родных. Наше единственное спасенье в надежде.

Я пытался утешить человека, у которого все, что он имел, превратилось в пепел. У которого огонь поглощал все, что досталось ему от дедов и прадедов, то, что он должен был передать сыновьям и внукам. Своим словам утешения я верил, но верил ли он – не знаю. Он плакал, как малое дитя. Плакал и я вместе с ним. Из дома уже ничего нельзя было спасти, но из хлева мы успели вывести коров и телят, из сарайчика выкатили бочки с вином и ракией.

– Стоян, а где твоя семья? – спросил я.

– Я велел им бежать, спасать свою жизнь, а сам спрятался и наблюдал за домом.

Оставив его в тоске и отчаянии, я пошел дальше. Мне больше нечего было ему сказать, я истратил все слова утешения. Позднее я услышал, что его нашли мертвым в сливовом саду. Не знаю, умер ли он сам от горя или нелюди его убили.

Я вошел во двор Влайка Милоевича и застал его перед домом. Он был напуган. Многие дома пылали в селе, был только вопрос времени, когда придет его черед. Он сказал, что семья его бежала, а он остался стеречь дом.

– От кого ты стережешь его, Влайко? – спросил я.

– От этих палачей, отец Йован, – ответил он мне.

– И как ты справишься с разъяренными убийцами и поджигателями?

– Поговорю с ними по-людски. Должна же была в них остаться хоть крупинка человечности.

– Если бы было так, они бы не творили то, что творят. Деяния их лежат вне понимания людского разума.

– И что же мне делать? Что ты предлагаешь, отец Йован? Укажи мне, что делать.

– Мудр лишь Тот, что смотрит на нас с небес. Могу тебе сказать только, что живой человек может все преодолеть, а мертвый – ничего.

Пока мы так разговаривали, в его саду послышался шум. Это пришли нелюди. Я дал ему знак, и мы убежали в рощу на берегу, откуда как на ладони видели его подворье. Мы наблюдали, как заходят они в его двор, прикидывают, откуда начать. Я посмотрел на Влайка, главу большой семьи и большого хозяйства. Я понимал, что творится в его душе и сердце. Его трясло, как в лихорадке, лицо посерело. Мы оба молчали, любое слово было бы лишним.

Их было человек десять-двенадцать, вооруженных ружьями со штыками, некоторые автоматами. Они стояли в центре двора, один что-то говорил и показывал рукой на окружающие строения. Вероятно, это был вожак их стаи. Отдавал приказания, что нужно делать. А дело их ожидало непростое. Надо было превратить в пепел то, что поколениями создавалось. Все, что со временем затвердело и превратилось в гранит жизни, в сталь человеческого бытия.

Затем некоторые вошли в дом и там задержались. Наверняка искали, что ценного могут украсть. Влайко, весь дрожа, сказал, что пойдет туда. Мне с трудом удалось его удержать от погибельного поступка.

Доктор, это нечто большее, чем мои воспоминания. Это моя панихида по страшному времени, которое, как мы надеялись, никогда не вернется. Но, к сожалению, прошло пятьдесят лет, и вновь на нашей земле бушует война, в которой мы сами себя уничтожаем, убиваем и сжигаем. Никто извне на нас не нападал, ссору в своем доме мы превратили в кровавый пир.

Но вернемся в Зеоке, к дому Влайко Милоевича, в августовский день 1943 года. Мы видели, как грабители выносят вещи из дома целыми узлами, закидывают их в грузовики, стоящие у дороги. Затем приступили к подготовке поджога. Солому и сено из стогов солдаты заносили в дом и в хозяйственные постройки. Эта работа тянулась долго. Когда ее закончили, отовсюду повалил густой дым, в первую очередь из амбара. Клубы заполнили двор, сады и огороды. Языки пламени лизали двери и окна, а скоро они прорвались сквозь крышу.

Видя все это, Влайко потерял сознание, лицо его приобрело мертвенную бледность. Я думал, что он умирает, пульс слишком сильно бился. Я не знал, что делать, чем я могу ему помочь. Но здоровое сердце выдержало, вскоре он пришел в себя. А огненный круг смыкался, в центре его еще суетились поджигатели. Затем они вышли на дорогу, сели в грузовики и уехали. Оставили после себя все в огне и дыму.

Влайко решил тушить пожар. Напрасно я его отговаривал. Он ушел, и сквозь дымовую завесу я видел, как он подходит к огромному костру. Я слышал, как с грохотом рухнула крыша. Я было отправился дальше, но передумал и вернулся. Не мог оставить этого несчастного одного.

Подойдя, я увидел, как он вытаскивает из огня старый солдатский сундук отца или деда. Я облил его водой, и сундук превратился в обугленные обломки. Мы вытащили оттуда обгоревшую медаль за отвагу Милоша Обилича, его отец был награжден ею на солунском фронте. Потемневшая от огня медаль лежала на мозолистой ладони крестьянина, который любой ценой хотел спасти именно эту награду. Я покрыл медаль своим крестом, и так мы стояли в молчании. У бушующего пламени мы держали в руках два сербских символа, олицетворяющих храбрость и веру в Бога.