Молитесь за меня - [13]

Так вот, если продолжить аналогии с картиной, мне предстояло из ее левого нижнего угла дойти до правого нижнего, обязательно при этом пройдя центр. То ли оттого, что солнце катилось к западу, то ли от дум и воспоминаний, заставивших учащенно биться сердце, усталость как рукой сняло. Через час я подходил к хуторку. Вот и дом тети Шуры. Но вместо маленького, полуразвалившегося домика, открытого всем взорам, передо мной стоял основательный домище, огороженный высоким забором. На цепи, более подходящей для молодого бычка, рвалась с лаем огромная овчарка. Я оглянулся назад. За спиной, смотря на меня крошечными окошками, стоял дом тети Вали. Дом не изменился, только постарел малость. Света в окнах не было, никто не вышел на крыльцо. Но вскоре ближние кусты, форпост обступившего хутор леса, раздвинулись, и на поляну вышла старушка, в окружении коз. Господи, да это тетя Валя! Она и тогда держала коз, и тогда она пасла их довольно своеобразно: собирала грибы, а козы шли гурьбой за ней, пощипывая травку. Но уж что-то сильно изменилась моя добрая старушка: двумя руками опирается на палку, согбенная почти пополам, не идет, а скорее передвигает ноги. Подхожу.

- Здравствуйте.

- Здравствуй, милый. Что-то слепа нынче стала. Ты не к Юрке? - (Юрка - это ее сын).

- Тетя Валя, вы не узнаете меня? Помните, лет восемь назад жил у тети Шуры... Она узнала меня сразу. И здесь же, на поляне, пока мы медленно шли к ее дому, рассказала о том, что два года назад умерла баба Шура, царство ей небесное, что в бабкином доме живет старший сын, приезжающий на лето из Мценска. А сама она тоже одной ногой в могиле, да и ноги-то совсем, окаянные, не ходят. "И в больницу не могу: куда ж коз брошу?"...

А козье молоко у нее по-прежнему вкусное. Годы же, изменив внешность тети Вали, не изменили характер. Как и в те добрые времена она достала бутылочку крепкого вина, как и тогда огорчилась моему отказу пить, как и тогда лихо опорожнила пару стаканчиков. Налила и сыну - жилистому загорелому мужчине, работавшему пастухом в колхозе. Но по всему было видно, что бабка сердита на сына. Вино и одиночество развязали ей язык, и тетя Валя спешила выплеснуть переполнявшие ее чувства.

- Витя, милый, ох и маюсь я. Поверишь, жить не хочется. Парень-то мой совсем от рук отбился. Ты же помнишь его, он всегда непутевый какой-то был. А сейчас вообще по страшному пьет. Я не против, купи бутылку, выпей опосля работы, так он пропивает почти все. Почему я его кормить должна, это он меня должен кормить, я уже старая. Совсем больная, Витя, совсем! Прошу его: Юр, отвези меня к какойнибудь бабке-знахарке, вдруг да поможет. Засмеется, будто я притворяюсь. А я, поверишь, ходить совсем не могу. - И старушка заплакала. Чем я мог утешить ее, когда она повторила несколько раз: "Ну за что мне все это?" Юрка был действительно добрый парень. Ко всем, кроме своей матери. Для любого он мог расшибиться в доску., а с матерью почему-то воевал. Война была скрытая от посторонних глаз, но все-таки это была война. Я наблюдал ее и восемь лет назад. О причинах мог только догадываться. Когда-то тетя Валя жила в большом городе, вырастила Юрку без мужа, одна. Сам Юрка тоже хлебнул в своей жизни, но зачастую от собственной непутевости. Была когда-то жена, родила она ему трех девочек. Старшая недавно замуж вышла. Но жена не выдержала Юркиного характера, бросила его. А он теперь работает до одури среди этих красот природы, да и пьет тоже до одури, умудряясь пропивать все заработанное в два-три дня. Интересно, почему мы всегда мучаем больше всего тех, кого любим? Почему мы не находим добрых слов для близких наших, хотя слова эти нам ничего не стоят? Знаю, что мать и сын, живущие в этом убогом домике, по-своему любят друг друга. Но отчего любовь перерастает в непонимание, непонимание во враждебность, враждебность в ненависть? Оттого, что десятки лет эти неизменные дом, поляна, лес этот, а самое интересное в жизни вино, которое придает краски серому, унылому миру? Юрка спит на топчане. Спит одетый, сняв только сапоги. Даже одеялом не укрылся. Мать все горячо рассказывает о своих обидах. Бережно разглаживает фотографии, с которых смотрят симпатичные белобрысые девчушки, так похожие на отца. А я буду спать на роскошной, с огромными перинами кровати. Она для гостей, но гости так редки. Рядом с постелью хозяйки - прялка. Под ее жужжание я и засыпаю. Но спал недолго. Как-то тяжело было на сердце. Из памяти не выходили слова тети Вали: "Зачем я его родила?" Завтра, вернее, сегодня утром, я пойду дальше. Увижу ли их когда-нибудь еще? И, дай Бог, чтобы источниками этих слов были только минутная обида и одиночество. Бывает со всеми. И, кто знает, может быть, однажды возьмется за ум добрый деревенский пастух Юрка Морозов, достанет из комода белую рубашку, оденет костюм, который не надевал лет десять, и поедет, как раньше, в Воронеж, к дочкам. Подлечит мать - не лекарствами, нет, добрым словом, которого ей так не хватает.

А на поселок Революция легла летняя ночь. Звезд не было. Слепой пес, принюхиваясь, подошел ко мне. Он был так стар, что уже не лаял. Ночами он выходил из будки и жадно вдыхал лесные запахи: по-другому он уже мир не мог воспринимать. А я помнил его большим, веселым, с громким лаем носившегося за лошадьми по лесистому всхолмью...