Моление о Мирелле - [47]

Ну наконец-то воля, свежий воздух. В трамвае я спросил маму, кто такие де Витты.

— Он — хороший художник, уже в возрасте, и его жена. Знакомые отца. Де Витта был директором Уффицы до Муссолини. Это по их рекомендации мы попали к доктору Берци. Здесь без знакомств никак не устроишься. Он даже гонорар брать не желает.

— А видела, какие у него руки, в шерсти. А почему вместо этого волосы не растут на голове?

Мама поспешно отвернулась:

— Язвить по поводу внешности человека не принято, Фредрик.

Мы замолчали. Мама смотрела в окно, а я думал о dottore Берци, «бешеных» и интернатах. Правда ли, что это другое название гитлеровских концлагерей?

Малыш ползает по полу, играет в машинку. Сам я привалился в углу дивана, нянькаю больную руку и имею обиженный вид. Фредрик дуется — Фредрик скучный — к Фредрику не надо приставать…

А я думаю. Есть о чем. Во-первых: правая рука покалечена. Erqo: ни диктантов, ни задачек, ни письма, — а также ни рисунков, ни дневниковых записей. Fasit: и?

Во-вторых, рука на перевязи подарила мне особый статус. И сама сбруя была редкой красоты — но предплечье ноет все время, а о веселых играх нечего и думать. Fasit: и?

В-третьих: я сладостно предвкушал свое явление в столовой. Я немного припозднюсь, чтобы все, включая моих бойцов, были в сборе. То-то у них челюсти отвиснут — но в каком виде они сами? С тех пор как нас накрыли в холле, я никого из них не видел. И не разболтал ли кто про кражу фруктов? Бруно, к примеру? Еще слава Богу, что Роза не в курсе. Fasit: и?

В-четвертых: вендетта! Сыграть с «бешеными» какую-нибудь шутку позабористей, но чтоб самим не обжечься. Здесь важна продуманность действий. Пусть не надеются, что последнее слово осталось за ними! Я насупился. И приказал себе: не слюнтяйничай. Забудь жалость. Они сами этого хотели. Или ты все боишься их. Да нет, собственно говоря, я никогда их по-настоящему не боялся. Только презрение и ненависть! Это просто кучка вонючих трусов. И возиться с ними противно. Предатели.

В-пятых: что делать с Туллио? Это нужно решить на ближайшей же встрече. По-хорошему следовало бы распроститься с ним. Он заложил нас не хуже «бешеных». Но с другой стороны. Тут нужно действовать с хитростью. Если сделать вид, что мы его простили и верим ему всей душой, то, может, и от Туллио будет какой прок?..

В-шестых: почему с ними не было Рикардо? Его что, отставили из атаманов? Или уже сцапали? Или просто «бешеные» действовали на свой страх, не спросившись у Рикардо? А может, он не стал бы участвовать в такой компании? И что он сделал, когда узнал о стычке, — если считать, что Рикардо на свободе? Небось от радости оскалился и заржал, гаденыш, а может?..

В-седьмых: мстить ли родителям? Тут нужно решать всем вместе. Тем более что самый горячий прием прошелся по моим вассалам.

И тут мои размышления прервал стук в дверь. Мама открыла. На пороге стояли синьоры Фуско и Краузер.

7

— Синьора, мы бы хотели побеседовать с вашим супругом. Он дома? — Синьор Фуско коротко кивнул. Его птичьи заостренное лицо белело в темноте коридора. За ним едва угадывалось лицо синьора Краузера, его глубоко посаженные глаза и перекошенный рот под щеточкой усов.

— Он работает в кабинете, — ответила мама. — Это очень срочно?

Господа переглянулись и кивнули. Нет ничего зловещее таких безмолвных кивков.

— Леня, сбегай позови папу, — распорядилась мама. Малыш вылетел стрелой. — Не угодно ли синьорам войти? Что стоять? И в коридоре прохладно. Присаживайтесь — ой, минутку. — Мама стряхнула игрушки и одежду с двух стульев. — Господа уселись. — Вина? — Спасибо, не хотят.

Тишина опутала всех присутствующих. Синьор Фуско достал сигарету, размял ее пальцами и сунул в рот. Мама взглянула на него, он кашлянул, вынул сигарету и спрятал ее обратно в коробку. По маминому лицу скользнула улыбка.

— Не угодно ли господам объяснить, чему мы обязаны честью их визита? — тихо спросила мама.

Те переглянулись. В этот раз прокашлялся синьор Краузер.

— Синьора, мы пришли по весьма деликатному вопросу, — объяснил он.

— Позвольте заверить вас, что у мужа нет от меня ни малейших секретов, — помогла ему мама.

Едва завидев гостей, Нина залезла ко мне на кровать и теперь сидела у меня между ног и сосала палец. Я прикрывал ее забинтованной рукой. Оба посмотрели на Нину, на меня и принялись наперебой уверять, что у них и в мыслях не было… как она могла подумать… разумеется… они могут поклясться!.. Руки прижимаются к сердцу, руки воздеваются к потолку. Вошел отец. Оба с видимым облегчением поднялись ему навстречу.

Рукопожатия. Отец повернулся к нам.

— Фредрик!..

— Я сейчас вернусь, только пописаю, — соврал я, заталкивая Малыша с Ниной в угловой кабинет.

Так легко они от меня не отделаются… Я вернулся под дверь и прижался ухом к замочной скважине. Не годится. Голоса слышны, но слов не разобрать. А мне нужно знать, о чем речь. Что делать?

На цыпочках прокрался на лестницу. Не стал зажигать слабенькую лампочку, тусклящую всего минутку. Прислушался, разинув рот. Ни звука из обычной гаммы шума и криков, а еще ведь не поздно. Идти — не идти? — взвесил. Единственная возможность. Запустил руку в карман. Порядок, нож на месте.