Моление о Мирелле - [37]

Узкий коридор петлял и извивался. Изредко — две-три ступеньки вверх или вниз. И все время голос Миреллы из-за следующего поворота, манящий голос Миреллы:

— Сюда, Федерико, сюда.

Б одном месте в стене была дыра, но в нее удалось разглядеть лишь руины на фоне других руин. Запылившийся, затертый пейзаж, местами забитый плющом. Всюду навалены грязные бумаги, какой-то хлам. Местами человеческое присутствие осязаемо, зловонно тянет испражнениями. И Мирелла водится со здешними обитателями? Чего не крикнуть ей, что я хочу обратно на улицу?

— Сюда, Федерико, сюда!

Наконец коридор вывел в огромный зал. Высоко вверху сквозь круглую дыру сиял день. Может, там когда-нибудь были окна. Вместо пола — каменная лавина, из нее вытарчивают куски рухнувших стен. Тут, там виднеются обломки колонн. Мирелла устроилась на огромной мраморной глыбе в центре комнаты. Она уронила руки меж колен и вслушивалась во что-то, разинув рот. Я подошел ближе. Знаком она велела мне молчать, и я тоже прислушался. Слушал и смотрел.

Свет внутри молочно-матовый. И все плывет в нем. Как знать, не рухнут ли эти стены через секунду? И не декорации ли они? Тут любая пушинка может придавить свинцом, а гирю сдуть.

Мирелла нагнулась вперед и прошептала:

— Правда, красиво?

Я кивнул, глядя на нее. Лицо ее будто совсем очистилось.

— Тут делаются дела, — объяснила она. — Люди приходят сюда, чтоб испытать жизнь.

— Да? — сделал я выдох.

— Брат тоже здесь бывает…

С братом она пересолила.

— Они захаживают сюда с друзьями. Прихватывают девчонок — для этого!

— Этого?

Она кивнула и улыбнулась больной улыбкой.

— Слышишь, как здесь тихо? — шепнула она едва слышно.

Я слышал. Тихо-тихо сыпалась штукатурка. Песчинки стукались об пол, рождая игрушечное эхо.

— Что? — не терпелось мне выяснить.

Она взглянула на меня с раздражением.

— Ну это, — разжевала Мирелла.

— А ты их видела — когда они делают это? — зашел с другого бока.

— Нет, конечно. Брат рассказывал.

— А ты не спрашивала, чем все-таки они занимаются?

— О таком не болтают, сам понимаешь. Здесь творятся диковинные дела, прекрасные — и в то же время гадкие! Говорят, что даже на улице бывает слышно.

— Правда?

— А еще говорят, что кто провел здесь ночь, меняется невозвратно!

Это я и сам заметил. Мне никак не удавалось скрыть свой испуг. Даже средь бела дня жуть брала.

— Пойдем отсюда, Мирелла, — попросил я.

— Ты что, сдурел? Наконец-то я оказалась здесь с парнем — и уйти… Нет, теперь мы займемся этим!

— Мы? — переспросил я. Куда девался мой голос?

— Да, мы, — мягко настаивала Мирелла.

— Делать что?

— Я не знаю. — Голос у Миреллы сел. — Ты, наверно, сам знаешь?

Что ж мне делать? Чего ждет от меня Мирелла? Она наверняка знает, но не хочет говорить, потому что понимает, что я догадался, и… Я осторожно присел рядом с ней и взял ее руку в мою. Но сперва обтер ладонь о штанину.

Так, рука в руке, сидели мы долго. Сердце прыгало и дергалось, как рыба на суше, и я почти уверен, что и с Миреллой творилось то же, потому что она не открывала глаз, а на губах дрожала чудная улыбка. На вид она была довольна, это успокаивало.

Стоит мне вспомнить светлые разломы высоко над нами, и я снова оказываюсь там!

Штукатурка все сыплется — кот или крыса прошмыгнула в угол с добычей — приглушенные голоса — какой-то грохот вдалеке — может, это прежние жильцы — воображение подсовывает воронку — нет же, какие глупости, это просто на улице — я смотрю на лицо Миреллы — и не узнаю его — лицо совсем другой девочки — которую она надежно прятала все время — а если с ней случится чудо — что я скажу дома, когда вернусь с ней такой — нужно поцеловать ей руку — она заметила? — нет? — заметила и поцеловала мои пальцы, но лицо все равно не такое — о чем она думает? — где я: как я разберусь с этим? — времени 15.47 — а что толку, я не смотрел на часы раньше — когда мы ушли из дому? — час назад — два? — «мы займемся этим» — чего ж она хочет? — а я-то думал, что знаю ее — что она моя подружка — девочка или — думай о Малыше — может, о тете? — Рикардо? — не выходит — даже об Атти не думается! — мысли все здесь — но есть же и другие вещи! — например, ты сам — осторожней, тебе не угадать, куда приведут такие мысли — «А еще говорят, что кто провел здесь ночь, меняется невозвратно!» — это касается итальянцев? — или всех? — единожды? — а днем могут околдовать? — пора убираться восвояси!

— Мирелла, — вдруг сказал мой голос громко и непререкаемо. — Мы уходим.

— Хорошо, — откликнулась она без промедления. — Идем. — Голос совершенно нормальный.

Потом мы исследовали, глубока ли река у моста Витторио, где швартуются рыбацкие суденышки. Сегодня они сохли на суше, а перед ними, как вывернутые зонтики, висели сети. Мы кидали в прибрежный ил камешки, иногда целые пригоршни. Изредка покажется рыба, любопытство выталкивает губошлепов наружу. Мы жевали конфеты и болтали.

К монашкам мы все же сходили. Мирелла уверяла, что родители непременно пошлют следом старшего брата проверить, были ли мы там. Я видел, как он рассматривал томных учениц, точь-в-точь девиц для «этих» развлечений, и легко представил брезгливое выражение его лица, когда он ябедничает взрослым, что мы, конечно же, опять ослушались. Это решило сомнения, я сдался.